IV
Лютое солнце стояло в самом притине. Оно, словно громадный свернувшийся огненный змей, казалось, вздрагивало всеми своими тесно сжатыми кольцами. Саша лежал босой в траве на берегу, под ивою, лицом кверху, раскинув руки, спасаясь в тени от знойной истомы. Рядом с ним валялась камышовая жалея, которую он сам себе сделал.
Жужжали пчелы. С тихим шелестом около веток колебался жаркий воздух. День протекал беспощадный, торжественный. Это яркое великолепие дневное наводило на Сашу тоску, смутную и почти приятную. Чаровала полдневная тишина, - в ее величавом обаянии еще отчетливее и яснее обычного становились для зоркого и чуткого Саши все впечатления, - легчайшие звуки, тончайшие переходы в освещении. Когда легкий поднимался ветерок, Саша слышал, как поскрипывала, поворачиваясь на ржавом стержне, вертлявая пренька на крыше железный ветрочуй-петух.
За рекою раскидывались поля, широкие, замкнутые далекою, непонятною чертою, - и за нею тревожно подозревались новые неведомые дали. Между колосьев по дороге поднимались и плясали иногда серые вихри. В зеленовато-золотистом колыхании колосьев Саша чувствовал соответствие с тем, что двигалось и жило в нем самом земною, мимолетно-зыблемою жизнью. Значительно и строго было выражение полей и всей природы, - хотелось разгадать, чего она хочет и к чему она вся, - но трудно было и думать об этом. Промелькнет неясная мысль - и погаснет, - и Саша опять в тягостном, томном недоумении. И он думал тогда, что злая, коварная природа какими-то чарами отводит его от познания о своей тайне, чтобы таиться и лукавить по-прежнему. И как рассеять эти чары? Как понять эту чудную и родную жизнь?
Саша повернулся на живот и лег лицом к земле. В траве кишел перед ним целый мир - былинки жили и дышали, жучки бегали, сверкали разноцветными спинками, шелестели еле слышно. Саша ближе приник к земле, почти прилег к ней ухом. Тихие шорохи доносились до него. Трава вся легонько, по-змеиному, шелестела. От движения испаряющейся влаги шуршал порою оседавший земляной комочек. Какие-то струйки тихо звенели под землею.
Лепестинья пришла погреться на солнце. Кряхтя, она опустилась на траву рядом с Сашею. Саша ласково посмотрел на нее черными вопрошающими глазами. Лепестинья захватила горсть земли сухими руками, и уже Саша знал, что сейчас Лепестинья станет любовно растирать землю и тихо забормочет:
- Земля еси и в землю отыдеши.
И Саша легонько улыбался, услышав эти знакомые, страшные кому-то, но не им обоим слова.
- Ох, Сашенька, стара я стала, - сказала старуха, - уж и солнце от меня отвертывается, греть меня, старую, не хочет.
Саша с удивлением, внимательно посмотрел на Лепестинью и сказал нежным, звенящим голосом:
- А вот ко мне, Лепестиньюшка, так все поворачивается, - точно смотрит на меня, - и трава, и кусты, - все, что далеко, что близко, все. Вон там, видишь, на том берегу серый камень, и тот на меня уставился.
- Да тебе примстилось, поди, - опасливо сказала старуха.
- Нет, Лепестиньюшка, - весело ответил Саша, - мне никогда ничего не кажется. А только так все ясно да странно как-то. Так вот и вижу, что хоть глаз там и нет, а смотреть - смотрит.
- Безглазая засматривается, - шамкала старуха. - Поберегайся, голубчик: приглянулся ты ей, курносой.
Она сидела на траве, охватив колени морщинистыми, коричневыми руками. Ее слезящиеся глаза тупо смотрели куда-то прямо и далеко. Дряхлое лицо ее не выражало ни удивления, ни сомнения.
- Ну да, безглазая. Тоже выдумаешь, - тихо сказал Саша и подумал немного. - А почему? - вдруг спросил он.
Приглянулся-то почему? - переспросила Лепестинья. Глаза, вишь ты, у тебя, - глаза нехорошие.
- А чем, нянечка, нехорошие? - ласково спросил Саша.
- Глаза-то у тебя смотрят, куда не надо, видят, что негоже. Что закрыто, на то негоже смотреть. Курносая не любит, кто за ей подсматривает. Поберегайся, миленький, как бы она тебя не призарила.
- Да разве я за ней, нянечка, подсматриваю? - еще ласковее промолвил Саша, и чистый, как подснежный ручей, голос его звенел нежно и сладко.
- Везде она, голубь мой, все она, - и в травке, и в речке, - медленно и уныло говорила старуха. - Ты идешь, - и она тут же ползет, травку сломит, козявку задавит. Негоже смотреть много, не любит она.
- Так как же быть-то, миленькая нянечка, коли глаза сами смотрят? спросил Саша, улыбаясь, глядя на старуху неотступно-вопрошающими глазами.
- Что поделаешь, голубчик! Такие уж, видно, тебе глаза Бог дал, ничего не поделаешь, жаленный, - ты ими и не хочешь, да видишь.
Саша закрыл глаза. Он думал, что умрет скоро и будет лежать в земле и тлеть. Но не страшило его, что лежать ему в родной земле. Он любил землю. Любил уходить подальше в поле, быть в одиночестве, приникнуть к земле, слушать ее шорохи и шепоты. Любил ходить босыми ногами, чтобы чувствовать землю ближе.
Саша сел, взял в руки жалею и принялся дудеть в нее. Полились нежные, жалобные звуки. Рождались грустные, томительные мысли.
Вот пришел товарищ с удочкою. Мальчики побежали к реке, радостно разговаривая о рыбах. Оба они залезли в воду удить, - и холодное плескание о голые колени отогнало непосильные, печальные думы.
Река была тихая, вся гладкая да ясная на солнце. Но маленькие струйки тревожно звучали, ударяясь о берег, и рыбки порою тревожно плескались, а река стремилась медленно и неуклонно. Серовато-зеленый тростник колыхался в воде у берега, и по высоким стеблям его пробегал порою сухой, слабый шум.
Мальчики долго шалили и плескались на реке. Среди веселых забав Саша вдруг приумолк, засмотрелся на воду. Он вышел на берег, присел на камень и сказал медленно и задумчиво:
- Вода-то, - все течет.
- Ну так что ж, - спросил его товарищ, белоголовый мальчуган с пухлым, простодушным лицом.
- Чудно! - сказал Саша.
- Чего чудно? Как же ей не течь, коли она в реке? - ответил белоголовый мальчишка и засмеялся Сашиным словам.
Саша вздохнул, посмотрел на товарища и спросил:
- А ты слушал, как трава растет?
Белоголовый мальчишка разинул рот.
- Нет, - отвечал он.
- А говорят, что можно слышать, - сказал Саша.
- Ишь ты!
V
Рано поутру Саша с отцом отправились на мамину могилу. Они тихо разговаривали по дороге, а светлое и равнодушное обливало их солнце еще не жарким светом.
Отец рассказывал о покойнице. Саша любил слушать эти рассказы и смотреть на затуманенное печалью отцово лицо да на его усталые, далеко устремленные глаза.
На кладбище в этот ранний час было хорошо. Посетители еще не пришли. Кладбище дремало, как успокоенная роща в стране безлюдной и мирной. Только птицы чирикали, да ветки шептались. Но эти нежные звуки не нарушали светлой тишины.
Саша с отцом сели на зеленую скамеечку перед маминою могилою. могила зеленела и цвела. Саше стало грустно, что мертвые не встают и не являются. Если бы милая мама пришла! Но нет, - разлука навеки. Напрасно ждать и молиться.
- Знаешь, папа, чего я хотел бы? - тихо спросил Саша.
Отец молча посмотрел на него.
- Мне, знаешь, хотелось бы повидать мамочку, - продолжал Саша. - Право, хоть один бы только раз.
Отец грустно улыбнулся.
- Как же ее увидеть? - спросил он. - Во сне разве.
- Хоть бы только показалась, хоть бы на самую маленькую минутку, тоскливо говорил Саша.
- Мертвые к нам не ходят, - печально сказал отец. - Да и мы их боимся.
Саша подумал: неужели он испугался бы милой мамочки? Нет, уж если он и чужих покойников не боится, так как же родной-то испугаться!
А ведь в могиле она истлела и вся теперь черная, мягкая, как земля.
Саша внимательно смотрел перед собою темными и зоркими глазами и не видел ничего, кроме насквозь озаренного воздуха, травы и деревьев, могил и кустов, бесконечного множества листьев, былинок, мошек, всяких предметов, ненужных и докучных. Не было только того, что мило и дорого Сашину сердцу, не было Сашиной мамочки, молодой, веселой, но навсегда оставившей этот солнечный, яркий, внешний мир.
Отец встал.
- Пора домой, - сказал он.