Когда его душа снова возвращается в измученное тело, шар с поручиком Эбертом уже даже не виден в черном небе. Да и был ли он? Пауль лежит ничком, ему все осточертело. Очень болят разбитые губы, во рту — отвратительный вкус крови. Пауль пытается сплюнуть и не может даже этого, тогда он закрывает глаза ладонями, медленно поворачивается на бок, подтягивает колени к груди и минут пять плачет от жалости к себе.
Потом он встает, пошатываясь, но с желанием быть сильным, циничным и жестоким. Первое, что он видит — это велосипед Эберта, аккуратно пристегнутый цепочкой к стволу худосочной яблони. Похоже, Феликс всерьез опасается, что за время путешествия в Англию его «железного коня» могут увести. Жестокости и цинизма Пауля хватает как раз на то, чтобы сбить замочек обломком кирпича. Повернувшись спиной к ненавистному догорающему Майбергу, Пауль уходит прочь, таща за собой по стылым комьям пашни бренчащий и вихляющийся велосипед.
Поздним зимним утром он едет по заброшенной дороге посреди бесконечной, беленной инеем равнины. Никакого особого направления он не придерживается, определиться со сторонами света он тоже не в состоянии, но Провидение, всегда милостивое к дуракам и убогим, ведет его почти точно на северо-запад, к голландской границе, в обход застав и военных патрулей. Один лишь раз он видит вдалеке на дороге рогатку и часовых, но просто разворачивает велосипед и меланхолично крутит педали восвояси, и ему даже не стреляют вослед.
Днем по пути начинают попадаться узенькие идеально прямые каналы, полные черной зеркальной воды, метровой ширины мостики соединяют берега. Примерно на пятнадцатом таком мостике Пауль попадает передним колесом в щель между досками и вынужден совершить козлиный прыжок через руль велосипеда, больно ударившись копчиком и лишь чудом не упав в воду. Его попытки вытащить погнутое восьмеркой колесо из щели настила ни к чему не приводят, Пауль оставляет немало послужившую машину и плетется дальше на своих двоих. Часов около шести вечера его обгоняет телега на резиновом ходу, на козлах восседает толстый бородатый крестьянин с трубкой-носогрейкой в желтых зубах. Бросив понимающий взгляд на вахмистрову шинель Пауля, он придерживает лошадь.
— Дезертир? — бурчит он.
Пауль молчит, не в силах слова сказать.
— Дезертир, — подытоживает крестьянин. — Вон к тому сараю иди. И жди там, я поесть принесу.
Еще через полчаса Пауль жует хлеб с пованивающим салом и запивает этот дар небес плохоньким пивом из деревянной кружки, слезы капают в серую пивную пену. Бородач сидит рядом на обрезке бревна и рассматривает документы господина дезертировавшего геодезиста при свете керосинки.
— Ни черта не годится, — ворчит он и рвет паспорт Людвига Штайна, сжигает странички над лампой. Пауль не имеет достаточно душевных сил чтобы возражать, ему уже все равно.
Крестьянин уходит, оставляя Пауля бездумно сидеть в темноте. Катятся часы, Пауль настолько устал, что даже не может спать. В голове елозит по кругу франкина песенка: «Потому что кавалер — землемер, кавалер — землемер, землемер-кавалер…» Франка в одном ботиночке, прикрытая расписным платком, смеющаяся и соблазнительная, Франка, угоревшая насмерть в своей чердачной каморке, Франка, в крестьянском свадебном наряде, сплошные кружева и ленты — она берет Пауля за руку и смело говорит старичку-патеру с лицом майора Зайденшпиннера: «Пока смерть не разлучит нас! Да, согласна!»
Утром добряк-крестьянин никак не может добудиться Пауля, тот лишь мычит и повыше натягивает воротник шинели, спасает от бледного рассвета красные, натертые за ночь глаза. Крестьянин отбирает у Пауля компрометирующую обладателя шинель и оделяет взамен суконной курткой, подбитой ватином.
— Это моего зятя, — ворчит он. — Месяц, как крест прислали. Так что ему теперь без надобности. Тут и паспорт.
Так Пауль в очередной раз получает документы мертвеца и становится крестьянским сыном Куртом Майером, отправившимся попытать счастья на заработках в нейтральной Голландии. Имеется и справка о непригодности к военной службе, ночью крестьянин поднял с постели старосту и как-то уговорил его приложить печать к этой липовой бумажке. Бородач провожает новообретенного зятя до пограничного поста. Переход устроен в старом здании таможни. Большой зал, полный сквозняков, разделен барьерами, столами и желтыми широкими полосами на три части, середина его — ничейная зона. Пока немец-пограничник — щучье узкое лицо и бесцветные глаза за стеклами очков — лениво скользит взглядом по Курту Майеру, будущему голландскому батраку, и щурится на страничку с приметами — слишком сонный, чтобы действительно сличать одно с другим — толстяк крестьянин крепко обнимает Пауля и хлопает его напутственно по узкой спине: