Сделав дело, Пауль моет руки холодной водой из-под крана, с горечью ощущая, как высохла и загрубела его кожа за эти два дня. К мылу он не притрагивается, хотя мыло наличествует, но уж больно серого оно цвета. Или это фонарь виноват? Ну, да все равно.
Потом уже Пауль вынужден стоять в темноте, разглядывая светящиеся щели в туалетной двери. Внутри возится и шуршит бумагой Эберт.
— Камрад, — говорит он, снова появляясь в коридоре, — прости мою откровенность, но ты забыл дернуть за цепочку.
В обеденной зале уже снова хлопочет Хайнц, убирает тарелки со стола. Эберт интересуется, готова ли постель для господина геодезиста. Оказывается, что ни черта она не готова, если чертовых мест нет, то их и взять неоткуда. Пришлось растолкать девчонку из буфета и прогнать ее спать в чулан. Так что, если приезжий господин не побрезгует чужой постелью, то он может попытаться переночевать, простыни там сравнительно свежие и уже теплые. Приезжий господин чувствует себя настолько усталым и разбитым, что согласен спать хоть в хлеву. Эберт желает ему доброй ночи и прощается до утра, обещая зайти показать, где расположена канцелярия и прочие службы. Перед уходом Эберт должен, однако, еще позвонить в свой отдел. Оказывается, в обеденной зале есть и телефонный аппарат, просто Пауль его не заметил, так как сидел к нему спиной. Из осторожности Пауль решает задержаться и послушать, о чем пойдет речь — он уверен, что о нем.
— Алло, фройляйн, — говорит Эберт в бакелитовый рожок, — здесь восьмой, дайте мне четвертый блок, пожалуйста. Я надеюсь, кто-то все же дежурит. Алло, это кто? Карл? Ты не спишь там? Новости есть? Ясно. Не скажу, что ты меня обрадовал. А что ребята из третьего? Я понимаю, что работают, а результат? Вот и я о том же… Ну, у меня-то новость есть и немаленькая. Да-да. Так вот, угадай с трех раз, кого я сегодня встретил, когда поехал проветриться. Нипочем не догадаешься — нового геодезиста. Нет, не Вайдемана, я же сказал — нового. Это господин Штайн из Любека. Очень приятный молодой человек, я его уже ввел в курс дела. Ну, в общих чертах. Да, сказал. А что тут разводить секреты?! Тут не надо иметь музыкальный слух, чтобы понять, что тупицы из третьего ничего не добились. Я отсюда слышу, по телефону. Господин Штайн, пожалуйста, можете убедиться сами. Сейчас, Карл, он подойдет, а ты поднеси трубку к выходу каскада.
Пауль, полный дурных предчувствий, берет у Эберта наушник. Стараясь сохранить нейтральное выражение лица, он вслушивается в шорохи и потрескивания телефонной линии, но ничего особенного не слышит, только далекий шелест листьев на ветру. Потом кто-то кашляет, слышен стук о дерево, шум ветра в трубке внезапно делается громче и отчетливее, и даже приобретает некоторую музыкальность — словно огромный оркестр, сплошь состоящий из флейт и гобоев, вразнобой играет тысячи мелодий одновременно. Удивленный и растерянный, Пауль осознает, что это никакой не ветер, а что-то другое, непонятное, тревожное и манящее, что именно этот звук ему предлагается оценить и высказать свое профессиональное мнение. Да, но он в жизни своей не слышал ничего и отдаленно похожего! Этот звук даже не с чем сравнить, разве что с хоровым пением легиона ангелов господних… Он что, должен уловить в этой мешанине фальшивые ноты? Приходится выкручиваться.
— Да, вы совершенно правы, — говорит Пауль, возвращая наушник Эберту. Феликс невесело усмехается, глаза у него как у больной собаки.
— Тут любому ясно, что единственный выход, это отключение напора. Алло, Карл! Я завтра хочу выспаться, я приду только к одиннадцати. Вечером у меня по графику дежурство, придется бдеть, хотя смысла в этом, при сложившихся обстоятельствах, круглый ноль. И я хочу еще показать господину Штайну канцелярию, надо помочь молодому коллеге адаптироваться. Так что, не теряйте меня. Хорошо? Давай отбой. Пока.
— Так что, диспозиция патовая, господин Штайн, — говорит Эберт, вешая наушник на крюк и снова поворачиваясь к Паулю. За его спиной рожок немедленно сваливается с крючка и повисает на проводе. Пауль, не отрываясь, смотрит на раскачивающийся наушник, а Эберт продолжает объяснять тупиковость ситуации. — Мы хотим, но не можем. Граф может, но не хочет. Его величество и хочет и может, но пока не делает. Однако было бы непростительной глупостью думать, что будет позволено неограниченно долго увиливать. Мы так и не думаем, но… но… мы просто не заглядываем далеко. Живем сегодняшним днем. Как на войне. День прошел? Никого не убили? Выпить пива и завалиться спать. Новый день принесет новые проблемы и новую кучу дерьма для разгребания, но это будет завтра. А сегодня я желаю вам доброй ночи, дорогой господин Штайн. Не думайте ни о чем. Крепкий сон в девичьей кроватке — вот все, что нам всем нужно. Утром увидимся. Часов в десять, хорошо? Сервус, камрад. Фонарь я забираю.