Пауль рассматривает механолу — лакированный деревянный комод на гнутых ножках, на передней стенке роспись маслом, пасторальная сцена, овечки, пастушки, глупое бледно-голубое небо, старательная бездарная мазня. Верхняя крышка, на которой теперь лежит пальто, частью из дерева, частью застеклена. Если привстать, то через стекло можно видеть клавиши. Что же это за модули, которыми нашпигован инструмент? Пауль представляет их в виде стальных тяжелых шаров, размером с кулак, холодных и местами заржавленных. Если включить насос, то шары перекатываются, соударяются с глухим биллиардным стуком, перемешиваются. Когда же они задевают струны, то механола отзывается гудящим звоном и щемящими душу стонами. В воображении Пауля шары снабжены множеством крючочков и петелек, словно атомы Аристотеля, этими крючками они сцепляются, образуя композиции, три шара — народная песенка, четыре — марш, пять шаров — торжественный хорал…
Малыш Юнг приносит керамические тарелки и судки. Столовые приборы, завернутые в крахмальные вышитые салфетки, торчат из нагрудного кармана его форменного сюртука. Итак, куриный гуляш для начальника и капуста с сосиской для помощников.
— Только не чавкать! — грозно говорит Пауль, но тут же ухмыляется. Писаря наперебой заверяют шефа в своих отменных манерах. Юнг опять убегает, теперь он приносит графинчик красного для руководства и две кружки светлого для подчиненных. Подчиненные поднимают кружки и выжидательно смотрят на начальство.
— Прозт! — вспоминает нужное слово Пауль. Помощники кивают и окунают усы в пивную пену. Пауль пробует вино. Не Бордо, конечно, но пить можно. Жизнь, в общем, не такая плохая штука.
Красное вино оказывает свое действие — следующие два часа остаются в памяти Пауля лишь отрывочно, подобно кускам целлулоидной синематографической ленты. Вот один из фрагментов: Краузе рассказывает анекдот из еврейской жизни, очень смешной, дословно уже не вспомнить, что-то про дочку молочника и ребе — хохочут даже за соседними столами. Второй обрывок: появляется посыльный из канцелярии и приносит записку от Шпиннера, (ага, значит, он не умер за столом! жив!) с требованием представить к завтрашнему числу «currculum vitae», то есть, автобиографию. Пауль только важно кивает, и посыльный снова растворяется в сигаретном дыму. Разберемся завтра. Эпизод третий: Пауль принимается шалить и поднимает бокал за его императорское величество. Все с готовностью пытаются встать, чтобы выпить стоя, но места не хватает, стулья сталкиваются, возникает неразбериха и ругань, и вместо торжества получается черт знает что. К удивлению Пауля, кто-то в соседней комнате принимается насвистывать начальные такты Марсельезы, но провокацию заглушают шиканьем и проклятиями. Когда духота становится невыносимой, Пауль спешно выбирается на улицу, на свежий воздух, помощники следуют за ним, как собачонки. Юнг держит в зубах секретный пакет, в его руках — пальто Пауля. Начальник милостиво дает себя одеть.
— Я бы прилег, — говорит Пауль слабым голосом, обращаясь больше к низким тучам и мокрым осинам, чем к своим помощникам. — Что-то мне нехорошо…
— В вашем бюро есть прекрасная кушетка, — сообщает Юнг. — Прикажете проводить вас?
— Да, приказываю меня проводить, — стонет Пауль. — Боже, как голова кружится…
Под аккомпанемент вороньего карканья они бредут в направлении восьмого блока.
Глава 8
Круглые, пахнущие табаком, ржавые модули, царапая крючками бока друг друга, катаются, стукаются, сцепляются и вновь расцепляются, мерный металлический звон туманом плывет над бескрайней серой равниной — бамм! бамм! бамм! Пауль просыпается от боя часов, у себя в кабинете, на кожаной кушетке, потная щека приклеилась к обивке. Пауль со стоном открывает глаза, в голове перекатываются модули, холодные и колючие. Что ж, он всегда был слаб на выпивку. Возможно, вино было крепленое спиртом. Этот мерзавец младший писарь подсунул ему какую-то дрянь вместо нормального вина, настоящие ополоски, во рту до сих пор отвратительный привкус, надо выпить воды.
— Краузе! — кричит Пауль, впрочем, нет, кричит он только первый слог, «Кра…», а далее невыносимая головная боль заставляет его перейти на стон. Старший писарь тут же появляется в поле зрения, он, неожиданно, в очках, в руках газета. — Краузе, дорогуша, принесите порошок аспирину, а лучше сразу два. И воды побольше. Что-то у меня голова…
Старший писарь понимающе кривит губы, кивает и снова отодвигается в полумрак. Пауль пытается сесть на кушетке и обнаруживает, что заботливые помощники накрыли его шинелью — теплое тяжелое сукно, от которого идет тягучий запах солдатского табака. Пауль брезгливо сталкивает шинель на пол, этого еще не хватало! Может, они меня еще и раздели?! Нет, сняты только ботинки, их приходится искать на полу под шинелью. Краузе уже вернулся, молодец. Принес воду и аспирин. Пауль, как капризный ребенок, открывает рот и старший писарь, после секундного замешательства, высыпает оба порошка прямо на высунутый язык господина поручика. Пауль запивает лекарство жадными глотками, аспирин скрипит на зубах и дерет горло.