Франка стукает по столу кулачком и отворачивается к окну. Не хватало еще заплакать! Вот ведь, поручик, всю душу разбередил! Нравится ли ей быть любовницей?! Нет, не нравится, понятно вам?!
Франка это давно знала, всегда знала, только не говорила, даже себе не признавалась. Полковник старый, он хороший, но старый. Это что, ее судьба?! Только не ее, уж спасибо! Она прошлой осенью даже написала матери письмо, как могла, даже сбегала в соседнее село на почту, тут ведь все письма вскрывают, написала — мама, так и так, что делать? Ему пятьдесят, полковник и все такое. Мама ответила — ты что, дочка, ты держись за него, экое тебе счастье, любит, не бьет, подарки дарит, богатый, глядишь в завещании что отпишет. Он военный, тут война, мало ли что… Успеешь еще пожить, ты молодая. Так то и дело, что молодая! Старая буду, что жить-то?! Он не запрещает, но он же всех отпугивает! У нее весной был один вольноопределяющийся, хороший такой, в очечках, умненький, она с ним убегала в поля, гуляли, даже не целовались еще! Этот как раз уезжал, когда вернулся — ему тут же донесли, ведь нашлась такая сволочь! Франке он слова не сказал, бровью не повел, все как всегда, только мальчишечку в один день перевели, и куда — неизвестно. Исчез, нету человека, перевели. Знала бы куда, может, и убежала бы. О-о, Франка пыталась, видит бог, пыталась! Вдруг собралась и поехала, билет на поезд купила, денег-то хватает. Домой, или еще куда. А толку? Линия-то тянется, магнитная. На полпути так стыдно стало, ругала себя, ругала, села на встречный и вернулась. Он на перроне стоит, встречает, как знал, и машина с шофером ждет. Куда уж тут. Ночью обревелась и прощения просила. Он одинокий. У Франки — мать с отцом есть, братья-сестры. А у него кто? Гадина эта бездушная? Но ей-то, Франке, как жить?! Она теперь и сама старается ни на кого не смотреть, переведут еще прямо на фронт, а человек-то не виноват, что ей любви хочется!
Франка глядит в черноту окна, и слезы катятся по ее щекам. Поручик опять лезет в карман за своим как бы платком, да не надо мне его! Он добрый, он хороший, этот поручик, он тоже несчастный, только что он понимает в женском! Видит — фройляйн плачет — надо утешить, а что у фройляйн жизнь проходит…
Франка шмыгает носом и пытается улыбнуться сквозь слезы.
— Вот так, — говорит она. — Вот и любовница. Вот такая вот любовь. У вас, наверное, тоже есть любовница, господин поручик? Вы ее любите?
Поручик отрицательно мотает головой, потом спохватывается и говорит, что нет, любовницы у него нет. Ну, ведь была же? Нет, не было. Ну, не то что бы совсем не было… Все же, нет, скажем прямо, не было любовницы, никогда не было. Тогда господин поручик женат.
И не женат? Франка ничего не понимает. Или нет, она ведь сразу же подумала, что он бывший семинарист, учился на пастора, да его призвали. Семинаристы — они такие, им нельзя. Какая жалость! Теперь он вынужден торчать здесь, в Майберге, как и она, и работать геодезистом. Работа важная и нужная, его ведь так ждали! Майберг, конечно, тюрьма, зато фронт ему не грозит.
Фронт ему не грозит.
Франка вдруг прекращает думать и во все глаза глядит на этого Штайна. А чего тут еще думать, когда весь план — полностью, до последней детали — уже в ее голове, словно всегда там был. Дальше Франка действует не думая. Ее будто бес какой ведет.
Первым делом, она запирает входную дверь на два оборота и оставляет ключ в скважине — от чужих глаз. Потом на цыпочках подбегает к закрытой двери в зал собраний, становится на колени и шарит рукой — да где же эта затычка?! Ага, вот, долой ее, ну-ка посмотрим, что там полковник? В двери, оказывается, просверлено маленькое отверстие, специально для наблюдения — нет-нет, это не Франка провертела, это было уже — и закрывается этот глазок специальной круглой пробочкой, чтобы свет не был виден. Все в порядке, господин полковник спят, даже не пошевелились с прошлого раза, как она заходила, спит в той же позе.
Поручик тоже уже на коленях, стоит рядом. Можно, говорит, и мне посмотреть в ваш шпионский глазок? Франка отодвигается чуть в сторону, и поручик приникает к отверстию — смешно, второй глаз ладошкой закрывает. Коснулся локтем франкиной груди и даже не заметил. В дырочку видно немного — только силуэт на светлом фоне стены, свеча не так стоит. Виден седой венчик волос вокруг головы, можно различить усы и крупный полковничий нос, а все остальное сливается вместе со спинкой кресла в одно темное пятно, никаких деталей. Даже не понять, высокий он или нет, бормочет поручик с легкой досадой. Ну, повыше вас будет, говорит Франка и вертит в пальцах затычку, ей не терпится отгородиться окончательно.