— В одной страховой компании. «Лембау и Бауманн», возможно, вы слышали? Нет? Ну, неважно. Была такая контора. То есть, она и сейчас никуда не делась. Я был одним из младшего расчетного персонала, моей обязанностью было определять процент потери трудоспособности у тех бедняг, которым, скажем, отхватывало пару пальцев циркулярной пилой. Вы представить себе не можете, Людвиг, сколько подобных случаев в день мы рассматривали! Массовый травматизм, просто массовый. Женщины, дети! Не только пальцы, все что угодно, ожоги, переломы, глаза, легкие. Человек так непрочен! Господу стоило бы создать Адама не из глины, а из легированной стали… Да, так вот, я определял процент и тип нетрудоспособности, а потом по таблицам, занимавшим три толстенных тома, высчитывалась сумма страховых выплат. Конечно, не пострадавшему, а его работодателю. Владелец предприятия страховал свое дело от убытков, вызванных возможными несчастными случаями на производстве. Хозяину выгодно было преувеличить потери, а господам Лембау и Бауманну нужно было их всеми силами преуменьшить. Поэтому выискивались всевозможные зацепки и уловки, которых в этих книгах было предостаточно. Например, можно было выбрать неверную строчку в таблице. На этом-то я и споткнулся. Вам интересна моя болтовня, Людвиг? Вы так внимательно слушаете…
— Да, Феликс, продолжайте, вы занимательно рассказываете.
— Вы прекрасный собеседник: слушаете и поддакиваете. Так вот, я обнаружил, что все три тома таблиц можно свести к системе из пяти простых формул, решаемой за одну минуту. Наверняка, из подобных уравнений и родились когда-то эти три книги. Возбужденный своим открытием, я побежал с радостной вестью к господам Лембау и Бауманну, но мои хозяева отнюдь не пришли в восторг. Еще бы, вместо запутанной и сложной оценки страховой выплаты, которой можно манипулировать к собственной выгоде, они получали простую и ясную систему формул. Тут даже любой гимназист мог рассчитать сакральные числа. Где нет тайны и чуда, нет и авторитета. Поэтому мне порекомендовали тщательнее заниматься порученным делом, отослали работать, а через два дня уволили, просто выкинули на улицу. Вдобавок, я понимал, что попытки устроиться в другие страховые общества тоже к успеху не приведут. Волчий билет — так это называют. Так что, я стоял на Курфюрстендамм и не знал, куда направить стопы. И тут мне улыбнулась судьба — из проезжающей мимо пролетки меня окликнули, это оказался один мой случайный знакомый. Мы и виделись до того только один раз — держали в один день наш экзамен по тригонометрии и, возможно, не более четверти часа разговаривали в коридоре, ожидая, кого из нас вызовут первым. Я подсел к нему, он ехал в ресторан праздновать свое новое назначение и пригласил меня присоединиться. Оказалось, его только что поставили заведовать отделом прикладной статистики в железнодорожном ведомстве — там затевается большая игра, сказал он, и мне очень нужны свои люди, те, на которых я могу целиком положиться. И я стал этим «его человеком», одним из многих. Через год из нашего отдела родилась группа «Центр-Центр». Моего знакомого к тому времени уже сместили с должности, я удержался лишь потому, что заранее перевелся в отдел систематики. Потом новые группы открывались чуть не ежемесячно. Я к тому времени серьезно увлекся пневморасчетными машинами, да и жалование клали значительное. Словом, так или иначе, я оказался здесь и ничуть об этом не жалею. Где я еще найду пневмомашины? Возможно, лет через тридцать своя пневморасчетка будет стоять в подвале каждого ведомства и специалисты нашего профиля будут нарасхват, но сегодня этими интересными игрушками балуются только военные и путейцы. Конечно, армейский идиотизм никто не отменял, но… если ни во что не вмешиваться, то жить можно.
Несколько минут Пауль и Феликс идут молча, каждый думает о своем. Луна в стылом небе следует за ними, как привязной аэростат — замирает на месте, когда они останавливаются, потом снова плывет над коньками крыш, покачиваясь в такт шагам.
— Нам сюда, — говорит, наконец, Феликс. Возле неприметной, обитой цинком двери висит какая-то табличка, но прочитать ее невозможно, эта стена дома полностью в лунной тени. Никакого отверстия для ключа — на гладкой поверхности видна лишь ручка с круглой стеклянной головкой, более уместная не на улице, а, скажем, в приемной врача, здесь она смотрится весьма чужеродно. Эберт нащупывает сбоку двери проволоку звонка и несколько раз энергично дергает ее, где-то в глубине строения глухо лязгает. Пару минут ничего не происходит. Однако чувствуется, что с другой стороны их каким-то образом разглядывают, словно решая, впустить или нет. Пауль вспоминает дырочку в двери буфетной, в которую он с Франкой пытался рассмотреть полковника Мюллера. В поисках глазка он проводит ладонью по ледяному металлу двери, но ее плоскость пуста и слепа. Наконец, раздается ответный щелчок, Феликс нажимает на граненый набалдашник ручки, дверь мягко и упруго поворачивается на петлях, пропуская наших друзей в крохотное помещение вестибюля.