— У всех нас нервы не в порядке, дорогая госпожа Фейербах, и наш майор тут не исключение. На него тоже давят, мне ли это не знать?! Конечно, переходить на личности — это уже последнее дело, но вы попытайтесь смотреть на вещи иначе, с точки зрения… ээ… исторической неизбежности. Спросите себя — а в каком отношении к вам находится господин майор Райхарт? Кто он вам, отец родной? Или он просто временно поставлен служить буфером между вами, милостивая госпожа, и полковником Мюллером? Мы все знаем, что без отдела подготовки данных здесь ничего не сдвинется. Если заболеет и, дай-не-дай бог, умрет наш грозный майор — никто и не поперхнется, горы не рухнут и земля не разверзнется, а вот если залихорадит ваш отдел — то никакой срочный-пресрочный расчет никогда не будет выполнен, поезда встанут, армии не покинут окопы, застопорится все. От работы вашего отдела, от лично вашей работы, дорогая фрау Фейербах, зависит все наше благополучие. И даже благополучие такого невыносимого типа, как майор Райхарт. И он это знает. Кричать — это никуда не годится. Можно ли выиграть войну криком? Вряд ли! Кричать можно на солдат на поле брани, но не на технический персонал… Кстати, позвольте вам, по этому поводу, кое-что рассказать.
Феликс ловит благодарный взгляд начальницы отдела и продолжает свои словоизлияния.
— Недавно мне попалась в руки прелюбопытная книжонка одного американца, забыл фамилию, да это и не важно. Что-то там на букву К. Этот типсус выступает по всем Северо-Американским Штатам с лекциями по ораторскому искусству, этакий самоновейший Демосфен. А все мы знаем, что ораторствовать перед большим скоплением народа — занятие не для людей нашего типа, со слабой нервной системой. Если выйти на трибуну без надлежащей психологической подготовки, то, с непривычки, возьмет оторопь, человек может впасть в ступор и даже в прострацию. Это своеобычная реакция нормального организма на публичное выступление. Дело совершенно понятное. Или нас вызывают к начальству. Сперва на нас кричат, а потом мы хотим оправдаться, и замечаем, что и слова не можем сказать. Со многими бывает, не так ли? И как же с этим бороться — я имею в виду, с нашими страхами — будь то на трибуне или пред очами высшего судии? И этот американский, с позволения сказать, прохиндей предлагает очень дерзкий способ. Представьте себе, говорит он, представьте себе — внимание, я прошу нежных дамочек закрыть ушки — итак, вообразите себе на минутку, что ваш грозный оппонент сидит перед вами… голый! Да-да, в совершеннейшем костюме Адама, очень просто, с обнажо… жо… э-э… телом. Прошу прощения у милых дам, но это так! Гм! Вы видите, я сам покраснел! Необычный совет, я понимаю. Америка, вообще, страна чересчур свободных нравов. Современная молодежь… Впрочем, я не о том. Да, так вот, если представить себе своего визави в этом естественном виде, то это не может не насмешить. Конечно, не надо смеяться над начальником, я к этому не призываю. Мысленно, только мысленно. Но вы заметите, что все ваше нервное напряжение вас одномоментно покинуло! Ведь нельзя трепетать того, кто… э-э… неодет. Я еще раз подчеркиваю, что это не мой совет, это американский способ обучения ораторскому мастерству. Я тут ни при чем и, конечно, мне и в голову не придет представлять господина майора Райхарта… гм… не по форме одетого, пусть даже в сапогах и с саблей. Или даже на коне. Я просто думаю, а почему некоторые влюбленные молодые люди, те, что не находят в себе смелости признаться предмету нежных обожаний в своих к этому предмету возвышенных чувствах, те юнцы, которые, оставшись наедине с дамой, лишь краснеют и мямлят всякую чепуху, так вот, почему эти бедняги не последуют советам наших американских друзей? Надо ведь только напрячь фантазию! Представьте свой предмет, как бы это сказать… в его лучшем виде! И вы сразу…
Госпожа начальница отдела уже давно бросает на Феликса притворно строгие взоры, а барышни прекратили работать и только хихикают, переглядываясь. Феликс делает вид, будто лишь сейчас заметил, что зашел в своем анекдоте слишком далеко и умолкает, в наигранном смущении прикрыв рот ладонью. Скрип двери, он поворачивается на звук — это вернулся Пауль, он просовывается в дверь, подавленный еще более прежнего, волосы прилипли к потному лбу, глаза бегают. Он сутулится, заметно, что его руки в карманах пальто сжаты в кулаки. Он поднимает на Феликса умоляющий взгляд.
— Спасибо за гостеприимство, дорогая госпожа Фейербах, нам надо идти, — поспешно принимается прощаться Феликс, он кивает начальнице, потом еще одной-двум пишбарышням, и выходит, поддерживая Пауля под локоть.
— Да на вас лица нет, Людвиг, что случилось?! — говорит Феликс в коридоре. — Что вам такого сказал наш майор?