Пауль не настаивает. Герр Зоммерфельд выходит проводить дорогих гостей, правда, не далее, чем на один шаг от дверей. Когда Пауль, первым спустившись по ступенькам, оборачивается, чтобы подать Франке руку, учитель ловит его взгляд, неискренне улыбается и приветственно делает ручкой — адье, счастлив был познакомиться — так они и уходят, вниз по Шваненгассе, мимо кукольной невесты в окне, мимо облупленых ульев в палисаднике, мимо ужасного разделочного сарая, богатый коллекционер живописи и меценат Людвиг Штайн и его мамзель, новая школьная поломойка Франка Бергмюллер, влюбленные и очень довольные друг другом.
Узел с грязным бельем некоего неудачливого привидения, бывшего геодезиста Вайдемана, так и остается забытым в прихожей учителя, случайно задвинутый створкой двери под обувную полку. В ближайшие несколько часов о нем никто и не вспомнит.
Андреас Вайдеман, в новых полковничих брюках, в этот момент сидит на подножке штабного авто возле ворот третьего блока, так как вход внутрь ему заказан. На страже сегодня — как, впрочем, и всегда — стоит сам Господин Граф, вернее, его блок распознавания голосовых отпечатков, изолированная подкомпозиция, независимая от состояния базовой конфигурации. Вход был возможен только в краткий момент отключения напора сегодня ночью, но Вайдемана, конечно, не предупреждали заранее. Вайдеман курит своеобычную сигаретку, последнюю уже половинку. Портсигар, починенный проволокой, пуст и это означает, что скоро придется где-нибудь пополнить запас. В таких случаях Вайдеман обычно ворует сигареты в полковой лавочке. Позвольте, что значит — ворует?! Он не ворует, он берет по праву.
На металле подножки сидеть холодно, но вставать Вайдеману лень. Ничего, табачный дым приятно согревает горло и грудь, этого довольно. Может ли привидение простудиться и заболеть? К сожалению, может.
Из дверей блока появляется мальчишка-вестовой, как его, Бланкенштайн, спешит куда-то с запиской. Поставить ему подножку и вырвать записку, прочитать? Нет, это хлопотно. И потом — это простая записка, а не запечатанный конверт. Значит, ничего серьезного, какая-нибудь ерунда. Такая же ерунда, как и убитый майор там внизу.
Вайдеман прислоняется затылком к дверце авто и принимается пускать дымовые кольца. Майор Райхарт убит у себя в кабинете. Вайдеман хорошо знает этот кабинет, бывал в нем не раз. Тесная клетушка, три на три метра, только стол да шкаф с документами и помещаются. Зато одна стена целиком — модули, от пола и до потолка, начальственная роскошь. Все цвета, от белого до фиолетового, как грандиозная мозаика. Есть даже линейка буквенно-цифрового вывода — экспериментальная разработка, прислана из Берлина для опробования, и кому же она досталась? Ну, не отделу же геодезии, где она пришлась бы как нельзя более к месту! Нет, ее вмонтировали господину начальнику Райхарту, а настоящие специалисты вынуждены были облизаться и сказать себе — зелен виноград! Теперь майор Райхарт лежит на полу своего кабинета, лицо у майора багровое, глаза у него выпучены и никакая линейка буквенно-цифрового вывода ему уже не нужна. И никому его нисколько не жалко, а меньше всех — Андреасу Вайдеману.
Восемью метрами ниже майор Райхарт, мертвый, валяется сломанной куклой — невидящие глаза уставились в низкий потолок, скрюченные пальцы вцепились в разорванный ворот мундира, синий язык вылез изо рта — ужасное зрелище. На груди майора змеей свернулся оборванный шланг фонендоскопа. В комнате находятся полковник Мюллер и капитан Кольбекер, на лицо майора они стараются не смотреть. Еще несколько офицеров топчутся в коридоре, места в помещении для них уже не осталось. Полковник и капитан разговаривают вполголоса, словно из уважения к покойному.
— Собрать и просмотреть все его бумаги, все описать. Непременно, приедет кто-нибудь из Берлина, явно захочет приобщить. Сделайте для нас копии. Потом — его распорядок, что он делал, по минутам, с кем встречался. Опросите всю смену, только осторожно. До тех пор — никого на поверхность не выпускать. Организуйте питание, какие-нибудь бутерброды, сами знаете. Понятно? Что еще?
— Пуговица.
— Да, пуговица, — полковник берет со стола улику, вертит ее пальцами. — Я так понимаю, она, все же, просто валялась на полу рядом с телом? Не была зажата в кулаке, нет? Уже хорошо. Почему же вы решили, что пуговица имеет отношение к делу? Она могла здесь уже неделю лежать.