По мере того как Семейка переводил его слова, лицо Соколова хмурилось все больше, а в глазах старейшин читались напряжение и настороженность. Когда Семейка по приказу Соколова известил ламутов о том, какая кара постигла промышленных, лица старейшин посветлели. Затем по знаку Соколова Мята с Треской стали вносить в чум тюки с подарочной казной. Ламуты, приняв подарки, выказали полное удовлетворение и обещали забыть обиды.
Соколов не потребовал у них даже аманатов — обычная форма принуждения, к которой ламуты давно привыкли. Он сказал, что принимает на веру обещание ламутов исправно платить государев ясак в прежних размерах и только в случае злостного уклонения от дачи ясака вынужден будет взять заложников.
Переговоры увенчались вечерним пиршеством. При этом ламуты задержались в чуме недолго, выказав уважение к тому, что в чуме находится больной.
Когда они ушли, Мята сделал Семейке перевязку. Затем в чум проскользнула Лия. Семейка сразу почувствовал ее присутствие и, встретившись с ее встревоженным взглядом, через силу улыбнулся и кивнул ей. Она радостно закивала в ответ и засуетилась возле очага. Потом, поставив у ложа Семейки корытце с дымящейся олениной, стала его кормить.
— Я так боялась! — говорила она, беря куски мяса из корытца и передавая их Семейке. — Думала, будет война и убьют всех — и тебя, и Умая, и моего отца. Теперь все хорошо, да?
— Все хорошо, — кивнул Семейка удовлетворенно. — Только перед тем, как кормить больного, надо руки мыть, у нас так принято.
— Разве тебе не нравятся мои руки? — удивилась Лия. — Видишь, какие они умелые и проворные.
— А вымытые они будут еще красивее, — улыбаясь, сказал Семейка.
Лия с минуту подумав, тряхнула головой:
— Ладно. Если тебе хочется, могу вымыть.
Налив теплой воды в корыто, она долго и ожесточенно полоскала и терла ладони, все время разглядывая пальцы при свете очага. Затем снова села у Семейкиного изголовья и протянула ему ладошки.
— Видишь, теперь чистые. Тебе нравится?
— Нравится, — отозвался Семейка, взяв ее руку. — Теперь пальцы у тебя белые, как снег.
— Как снег? — звонко спросила она и, удивившись такому сравнению, вдруг предложила: — Хочешь, я каждый день буду мыть руки? Тебе нравится снег, да? Я угадала?
Семейка сказал, что ему действительно нравится снег. Утомленный дорогой, долгими переговорами и болью в плече, он уснул, не допив принесенный ему Лией чай. В эту ночь ему снились крылатые серафимы, они шелестели крыльями и спрашивали у Семейки, зачем люди моют руки, и Семейка разъяснял им, что руки моют затем, чтобы они были чистые.
А девушка сидела у его изголовья, глядя на его лицо, до тех пор, пока Шолгун не прогнал ее из чума.
Утром плечо у Семейки болело меньше, и он после завтрака вылез из чума. Заросшая высокой травой береговая круча, на которой раскинулось стойбище, переходила в холмистую равнину, окаймленную темной стеной леса. По склонам сопок лес поднимался уступами в небо, и за его высоким частым гребнем виден был лишь белый гребень далеких гор, который, подобно облакам, казалось, плыл по синему небу, уходя за горизонт. Здесь был стык хребтов — Верхоянского и Джугджура.
Ожидая, когда из своего чума выйдет Лия, Семейка обшарил глазами все ламутские жилища, гадая, в котором из них обитает она. И все-таки он не заметил, как она появилась на берегу. Шаг ее был так легок, что он почувствовал ее присутствие, когда она была уже рядом.
— Плечо болит? — спросила она.
— Не так чтобы сильно, — весело ответил Семейка. — Болит, как и полагается: слегка покалывает, чуть-чуть постреливает, немножко дергает. А так ничего. Стою, видишь, и не падаю.
— Ты, наверное, сильный, — рассмеялась Лия. — Кто шутя переносит боль, тот уже не ребенок, а мужчина. Так у нас считают. — И вдруг, оборвав себя, она схватила Семейку за рукав и указала на реку: — Гляди! Там народу, как горбуши на нересте. Наверное, это наши воины идут.
Семейка ахнул. Затопив всю пойму нижнего левого берега, к броду у реки спускалась ламутская рать. Здесь было столько копий, что пойма сверху казалась колышущимся полем ржи. На копейных остриях, сделанных из кремней и вулканического стекла, тонко вспыхивало солнце. Продолговатые, сработанные из толстых лахтачьих кож щиты ратников, разрисованные красной краской, походили на крылья огромных летучих мышей. На многих воинах были куяки — либо костяные, либо пошитые из тех же толстых лахтачьих шкур и потому негнущиеся. Головы ратников покрывали кожаные островерхие шлемы. Такой шлем брала не всякая казацкая сабля. За копейщиками шли лучники. На них не было ни куяков, ни шлемов. Они им и не были нужны — лучников не посылали в рукопашные схватки, им надлежало осыпать стрелами противника издали. За лучниками под наблюдением погонщиков шли табуны оленей как под вьюками, так и налегке.