К началу лета взялись за восстановление верфи и закладку судна. Лодия должна была иметь вид карбаса. Длина ее восемь с половиной саженей, ширина — три сажени. Осадка в воде, по расчетам, фута три с половиной. Мачт решили поставить три. Среднюю по длине лодии, кормовую и носовую поменьше.
А в августе, взяв компас и вооружившись подзорной трубой, Треска уже вывел судно в пробный рейс. Лодия хорошо слушалась кормщика, казаки вполне справлялись с парусами. Семейка с Мятой, надышавшись вволю морского воздуха во время этого рейса, были довольны, кажется, больше всех. Приехавший через день после этого в острог Умай жалел, что ему не удалось побывать в плавании. Ему уже почти удалось уговорить Шолгуна отпустить его с казаками за море. На Камчатке, по слухам, были богатые ягелем пастбища, никем не занятые; и если бы ламутам удалось туда откочевать, вражда с коряками из-за пастбищ прекратилась бы сама собой.
Отписав в Якутск об окончании постройки судна, Соколов стал готовиться к отплытию следующим летом. Новый якутский воевода, полковник Яков Елчин, рассчитывавший на скорый исход морской экспедиции, был Соколовым недоволен, слал из Якутска пасмурные письма, торопя с подготовкой.
Возле поставленного на прикол судна Соколов установил круглосуточное дежурство. Всю зиму, стуча задубенелыми от мороза сапогами, днем и ночью прохаживались возле вмерзшей в лед лодии сменные часовые с тяжелыми пищалями на плечах.
Сразу после окончания постройки судна часть команды Соколов за ненадобностью отправил в Якутск. С ними ушли и промышленные. Нагрузив два десятка оленей пушниной и припасами, покинул острог и Гришка Бакаулин, превратившийся после гибели Петра и Щипицына в угрюмого и желчного молчальника.
Острог в эту зиму стал словно просторнее и тише. Казаки коротали вечера, занимая друг друга разговорами.
Конец посиделкам положила весна.
В середине июня просмоленное и оснащенное судно готово было к выходу в море. В носовом отсеке — поварне — поселился Мята. Средний отсек загрузили припасами. Там же размещались нары для казаков. Семейка с Умаем попросили потесниться Треску и Буша, шедших кормщиками, и перебрались к ним в кормовое помещение.
Почти все обученные Треской и Бушем казаки перед отплытием тайно друг от друга заходили к Соколову и просили освободить от плавания. Море страшило их. Неожиданно Соколову в уговорах помог Гришка Бакаулин. Вернувшись в Охотск с новой партией товаров, промышленный привез разрешение от воеводы на плавание в Камчатку для торговли в тамошних стойбищах. Угрюмые и едкие его насмешки над трусостью казаков подействовали, как крутой кипяток. Недолюбливавшие промышленного казаки почли за унижение выказывать перед ним свою слабость.
Расставание с берегом было тягостным. Когда подняли якорь, миновали опасные бары в устье реки и наполненные ветром паруса стали относить судно в море, у казаков побледнели лица. У некоторых текли по щекам слезы. С берега им махали шапками оставшиеся в крепости казаки. Семейка, стоя у борта рядом с Умаем, неотрывно смотрел на кручу, где виднелась кучка провожавших Умая ламутов. Там были старый Шолгун, братья Умая, Узеня и между ними Лия, махавшая вслед судну малахаем.
В остроге прощально ударила пушка, и вскоре крепость скрылась за выступом мыса.
Море было спокойным. Светило солнце. Судно шло к северу, держась у берегов.
В прибрежных водах кипела шумная жизнь. Чайки, бакланы, морские попугаи, утки покачивались на волнах несметными флотилиями. Свистя крыльями, стремительно проносились над мачтами гагары и крохали. Из воды густо высовывались любопытные нерпы, тараща на судно круглые глаза. Иногда, ныряя под волну, по курсу судна неслись стада огромных белух. Спины их вздымались над водой подобно снежным сугробам. Мористее, почти у горизонта, время от времени вставали водяные фонтаны. Там киты шли на излюбленные места пастбищ — в Пенжинскую губу.
К вечеру ветер посвежел, и на море поднялась крупная зыбь. Почти все казаки заболели морской болезнью и пластом лежали на нарах в грузовом отсеке.
Семейка с Умаем страдали от морской болезни не столь сильно. Забравшись в поварню, они уплели по две порции жареной оленины.
— Вам что, вы молодые, — завистливо говорил Мята, которого тошнило от одного вида еды. — А я вот эту болтанку не могу переносить. В седле мог качаться хоть круглые сутки, а тут не могу. Должно, заказано казаку море.
Семейка с Умаем вышли наверх. Пройдя по качающейся палубе, они спустились к себе в кормовой отсек. Навстречу им поднимался по лесенке Григорий Бакаулин.