Министръ юстиціи, извѣстный ученый и писатель, говоритъ сжато, увѣренно, прекрасно. Однако, къ большому моему сожалѣнію, его доводы не очень меня убѣждаютъ.
— Какъ иностранецъ, мало знающій вашу страну, я, разумѣется, не позволю себѣ спорить объ испанскихъ дѣлахъ съ испанскимъ министромъ. Но все же у насъ есть надъ вами и нѣкоторое преимущество: мы видѣли вблизи настоящую революцію… Разрѣшите ли вы, господинъ министръ, подѣлиться съ вами нѣкоторыми сомнѣніями?
— Сдѣлайте одолженіе.
— Вы говорите, что коммунизмъ не соотвѣтствуетъ испанскому національному характеру. Увѣрены ли вы, что онъ соотвѣтствуетъ русскому національному характеру, — или какому бы то ни было другому? Вы говорите, что у васъ пока очень мало большевиковъ. Ленинъ полушутливо утверждалъ, что въ апрѣлѣ 1917 года въ Россіи было только два настоящихъ коммуниста: онъ и его жена. О причинахъ возможнаго недовольства у васъ я судить не могу; однако, я вижу, что ваша валюта упала и продолжаетъ понемногу падать. Сейчасъ въ иностранной валютѣ жизнь у васъ чрезвычайно дешева. Значитъ, она скоро вздорожаетъ, какъ было въ свое время въ Германіи. Не вызоветъ ли это озлобленія?
— Противъ дороговизны мы принимаемъ мѣры, будемъ бороться съ ней и дальше. Мы надѣемся до октября осуществить радикальнѣйшую земельную реформу. Она намъ дастъ, правда, тысячъ двадцать враговъ, но зато и огромное множество вѣрныхъ, преданныхъ друзей. Пусть коммунисты попробуютъ привлечь на свою сторону крестьянъ, получившихъ землю отъ Кортесовъ!
Это сильный доводъ. Отъ министра Гаціенды (финансовъ) Пріето я въ тотъ же день услышалъ еще другой:
— Ни одна иностранная держава не заинтересована въ насажденіи большевизма въ Испаніи...
Этотъ доводъ еще сильнѣе. Мы особенно хорошо можемъ оцѣнить его силу,
И все-таки...
__________________________
Кортесы. Я думалъ, они наряднѣе; думалъ, что пышному испанскому двору съ его строгимъ стариннымъ церемоніаломъ соотвѣтствуетъ и пышный великолѣпный парламентъ. Въ дѣйствительности очень простое зданіе съ небогатыми пріемными, съ недорогой мебелью, съ буфетомъ вродѣ тѣхъ, что бываютъ въ учебныхъ заведеніяхъ. Ни съ Таврическимъ Дворцомъ, ни съ парламентами Лондона, Вашингтона, Парижа, Берлина Кортесы и въ сравненіе не идутъ. Отнюдь не блещетъ роскошью и небольшой полукруглый залъ засѣданій: странно расписанный потолокъ, очень простая трибуна, красныя бархатныя скамейки, — лишь одна несимметрично расположенная часть первой скамьи крыта синимъ бархатомъ: она предназначается для правительства. Мѣсто Примо де Ривера занимаетъ нынѣшній предсѣдатель совѣта министровъ. Онъ въ визиткѣ. Громадное большинство депутатовъ одѣты очень просто, — есть и парусиновые пиджачки. Выдѣляется чрезвычайной элегантностью министръ внутреннихъ дѣлъ, донъ Мигуэль Маура. Въ Кортесахъ только двѣ дамы: обѣ онѣ, въ отличіе отъ мужчинъ, все время что-то пишутъ, очень прилежно и озабоченно.
Немного удивила меня молодость большинства депутатовъ. Старые люди наперечетъ, и это все знаменитости: Алкала Замора, Лерру, Унамуно, Санчесъ Герра, Оссоріо Галлардо. Невольно беретъ сомнѣніе, — житейское или, если угодно, «обывательское». Вѣдь общій тонъ первыхъ мѣсяцевъ новаго строя: «вотъ соберется Учредительное Собраніе, оно все и рѣшитъ». — Такъ все рѣшатъ эти молодые люди? Это ихъ ждали? Однако, не надо придавать чрезмѣрнаго значенія формѣ. Изъ кабинета выходитъ Александръ Лерру, — всѣ увѣрены, что онъ будетъ главой правительства, когда Алкала Замора станетъ президентомъ республики. Его мгновенно окружаютъ, и, по тому благоговѣйному вниманію, съ какимъ молодые депутаты слушаютъ министра иностранныхъ дѣлъ, можно сказать съ большой вѣроятностью: они будутъ голосовать послушно.
Въ медальонахъ повсюду портреты умершихъ парламентскихъ дѣятелей Испаніи. О многихъ изъ нихъ я никогда не слыхалъ, — и чувствую себя Доминикомъ. По стѣнамъ на коронахъ и гербахъ висятъ красныя шапочки, — не знаю, просто ли это чехлы подъ цвѣтъ скамеекъ или фригійскіе колпаки, которыми, быть можетъ, революція прикрыла короны, открывая Учредительные Кортесы въ годовщину взятія Бастиліи. Настроеніе въ залѣ должно было бы напоминать первые дни Конвента. Но, по совѣсти, я не замѣчаю большого подъема и энтузіазма. Съѣхавшіеся депутаты весело здороваются, болтаютъ, уходятъ группами въ буфетъ. А можетъ быть, и Конвентъ былъ именно такой, — въ первые дни.