Хедвика приоткрыла один из шкафов (Грегор о запретах не обмолвился, а побывать в библиотечке при мастерской не каждому доведётся!) и, подтянув к себе стул с круглой спинкой, поставила на него подсвечник. Тени от ровного пламени взвились к полотку, взвихрились и улеглись хитрой вязью.
— Ну, свеча, если ты живая, подскажи, где о тебе прочесть? — робея, негромко спросила Хедвика. Ничего не произошло, только снова повеяло на неё туманом с нездешних гор, пустых, сырых и тревожных, где одинокий дом цепляется за вершину, по кровле его грохочут бушующие капели, а у стен лежат великие снега.
Вновь она стряхнула видение и принялась разглядывать книжные корешки на полках. Но как ни было велико её любопытство, величавей было невежество, не давшее ей разобрать ни слова на чужом языке. Тогда он взяла в руки ту книжицу, что дал ей Грегор. Вгляделась в обложку и сложила из знакомых символов чудное, тревожное название.
Сферы бури и гавани.
Развернула страницы, придерживая сухой переплёт, и порезалась, ослепла от хлынувшей в глаза синевы. Такая пронзительная голубизна, грозная и густая, глубокая и нежная, глянула на неё с разворота, что утянула тотчас в самую океанскую глушь, где океан дьявол и фантазёр, где руки его — реки, а глаза — озёра, и ледяные его волны облизывают небеса…
Глава 5. Синие шары
— Эй, виноградная! Просыпайся! Над книгами только заучкам засыпать положено, а ты-то — дерзкая, деревенская, из такой разве породы? Ну-ка, просыпайся!
Безжалостно и отчаянно вырывали её из объятий ночного снежного океана. Тянулось вдали ледяное глиняное побережье, а за ним, по мощёной дороге, дробили камень копыта, и восток занимался бледной земляничной зарёй…
— Просыпайся!
Копыта звенели всё ближе, и вот уже по океанской тверди, словно по наковальне, отдавался невозможный, мучительный перестук.
— Да кто так стучит! — хрипло, сонно пробормотала Хедвика, ныряя назад, в тишину синего океана. — Отпустите! Утихните!
Шлёпнула рукой со всей силы, упала на что-то мягкое, бархатистое и вскочила, как обожжённая, тотчас очнувшись и всё вспомнив: прямо под ладонью чадила пыльной вонью старая скатерть.
— Ты полегче, полегче, — испуганно попросил Грегор, выставив перед собой руки. — Кто ж знал…
— Что это за книга? — задыхаясь, словно только что и впрямь боролась с зимней волной, спросила Хедвика.
— Да о синих шарах книга… Прав Файф, ведьма ты, неопытная, глупая и бессовестная.
— Почему бессовестная? — чувствуя странную слабость и дурноту, нахмурилась она.
— Потому что сколько всего в твоих силах, а ты и не ведаешь. Такой синий шар прятала.
— Ничего я не прятала. То в воровстве обвиняют, то в тайнах… Лучше воды дай. Ушли твои господа из дворцовой гильдии?
— Ушли, ушли. Как они за порог, я к тебе — что, думаю, тихо так сидишь? Ни башню по камушку не разнесло, ни площадь не запылала. Книжкой, что ли, увлеклась, книгочейка? Гляжу — а ты и вправду увлеклась! Ещё бы часок, и не вытянуть тебя оттуда…
— Мастер Грегор, признавайся, у тебя здесь свеча особая, дурманит без запаха? Или другие какие травы по углам рассыпаны. А?
— Ничего у меня тут нет. Комната эта — для друзей, чужаков сюда не впускаю. Зачем мне самого себя травить?
— А зачем меня впустил? И отчего мне всё горы и океан мерещились?
— Горы и океан? Вот как… Ты, выходит, ведьма морская, водой промышляешь, дождями… Да не вопи, не вопи, — замахал он на открывшую было рот Хедвику. — Сейчас не повелеваешь, так может, потом начнёшь. А суть у тебя такая, раз океан привиделся. Была бы не ведьма, или хотя бы учёная мало-мальски ведьмочка, — увидала бы одни слова в книге моей. А первое знакомство вот какое вышло — едва не затянуло тебя с твоим-то шариком…
— Объясни о шарах, мастер. Что они такое?
— Прежде обед соберём. Это ты тут прохлаждалась, на волнах покачивалась. А я заказ принимал, наболтался — язык болит. Вот тебе вода, вот тебе полотенце, умывайся и айда обедать.
Когда Хедвика, пошатываясь, вышла из круглой комнаты, за окнами золотилось шедшее на закат солнце. Грегор уже скрючился у очага и подкладывал на железный противень жилистые куски мяса. Сырое мясо шипело и шкворчало, по краям аппетитно пузырилось масло, и пахло, пожалуй, на всю площадь Искр.