— С виноградников, — ответила она, протягивая руку за куриной ножкой. — Жареное мясо у вас выходит отменно. Можно хлеба?
Покачивая головой (карандаш за ухом тоже качался вперёд-назад), он достал из буфета каравай и вытащил широкий нож. Хедвика отрезала крупный ломоть и с удовольствием продолжила трапезу. Из Йона вышла ещё до света, в таверне тоже поесть не успела — лютник заявился. А дальше всё и вовсе пошло круговертью. Немудрено, что аппетит к ночи разыгрался волчий.
— Ты хоть расскажи о себе, девица, прежде чем в подмастерья напрашиваться.
— А я не напрашиваюсь. Не хотите брать — не берите.
— Не захочу — не возьму. А о себе всё же расскажи. Не каждый день дерзкие девы ко мне в дом заглядывают.
Хедвика расправилась с курицей и со вздохом поглядела на пустое блюдо. Мастер, ворча, подтянул к ней плошку с овощами:
— На прожорство кто сглазил, а? Мечешь, будто неделю еды не видела, каменная оборвашка.
— А кто его знает, — принимаясь за крупные кольца поджаренного лука, пожала плечами Хедвика, затаив, впрочем, обиду на «оборвашку». — Может, и неделю. Уж слишком много событий для одного дня. Проснулась дома, в Йоне. А затемно вот у вас в гостях оказалась. Утром и не догадывалась, что к полуночи по Грозогорью бродить буду…
— Раньше никогда здесь не бывала? — с любопытством спросил мастер, наливая в кружку ароматный отвар.
— Ах, какой запах, — усмехнулась Хедвика. — Брусника, клюква… А горечью от чего тянет? Одурманить меня решили, мастер, шелковицей опоить?
— Какая сметливая, — прищурился тот. — Смотри-ка… Может, и вправду в подмастерья взять? Откуда про шелковицу знаешь?
— Мало ли откуда. Это вы всех гостей так встречаете? — спросила, а сама сжала в кармане нового платья ягодный браслет. Неужели почуял? Настоящим мастерам, говорят, глядеть не нужно, они и без того каменную магию чувствуют.
— Проверить тебя хотел. На что мне подмастерье, которого всякий одурачить может. А теперь вот и подумаю, брать ли тебя. Может, и возьму. Завтра посмотрим. Дам тебе инструмент, камень. Если в руку ляжет, в крови отзовётся — так и быть, попробуем, поглядим. А если нет, то скатертью дорожка. Прожорливые нахлебники — не ко мне.
— А зачем ждать? — тряхнула волосами Хедвика. — Попробуем сейчас!
— Сейчас? Ну давай.
Пока он ходил за инструментами, Хедвика сдвинула на край стола блюдца и чашки, завернула в белое полотно хлеб, смахнула крошки. Вернувшись, мастер водрузил на стол резной ларь, наполненный скарпелями, молотками, напильниками, долотами… Глядя на ларь, Хедвика впервые подумала о том, что от девичьих рук до её мечты путь неблизкий.
— Вот. Возьми, — мастер протянул ей кусок мела, а затем вытащил со дна ларя пузатый мешочек («точь-в-точь как у менестреля»). Потянул тесьму и высыпал ей в ладони горсть цветных камней. — Что чувствуешь?
— Тепло. Озноб. Песок. Тревогу. Дрожь чувствую… — тихо произнесла Хедвика, прислушиваясь к камням.
— Хорошо! Хорошо! Ещё что?
Она нахмурилась, перебирая гранёные и гладкие камушки, щупая, сжимая. Закусила губу, вдумчиво кивнула:
— Одни глухие, словно глубокая земля. Ледяные, мокрые. Другие тёплые, весенние, костяные… Сырые есть и тёмные, и кристаллы звонкие слышу. Тревога. Горькая порода. И искр тоже хватает.
— Сметливая девка! — воскликнул мастер. — Возьму! Чувствуешь камень!
Засыпала Хедвика на узкой койке под окном, за которым стояло зарево рассветного Грозогорья. Уснула быстро, глубоким каменным сном, и снились ей тихие виноградники, лесные тропы. Корни и лозы вились рунным узором, вплетались в стебли шиповника и тянулись до самого месяца в поднебесье. А вместо звёзд по небу сияли каменные самоцветы — перемигивались с белой крупой соляной магии.
Об одном думала в дремоте Хедвика до самого утра: неужели мастер поверил всей сказке, что она про камни выдумала? Сухие, глубокие, тревога, горькая порода… Сказки! Хотя чем не сказки — вчера виноградной леди назвали, а теперь нарекли каменной оборвашкой. Ну что же. Зато кров, стол, наука. А там и поглядим, что из моей задумки выйдет…
…По утренней заре поднималась редкая осенняя дымка.
Очнулась — вокруг светло, в руках горсть мела, в волосах сор, а издалека — песня: