Мое нетерпение все росло и росло, я то и дело поглядывала на часы. Но вот раздался пароходный гудок — это он зовет катер с баржей. У нас еще нет пассажирского причала. Пассажиров высаживают сначала на баржу, а потом привозят на берег. Толя сказал, что не будет ждать, пока всех снимут с судна, возьмет катер и с Игорем примчится сразу же. Сейчас, наверное, они уже идут к барам…
Я задумалась, присела на тахту. Игорь!.. Каков он теперь? Сколько времени прошло, не знаю… Меня заставил очнуться стук в дверь. Я встрепенулась.
В душе поднялась веселая, горячая волна. Я почувствовала, что щеки мои запылали.
— Войдите…
— Здравствуй, Галина, — сказал Игорь.
Из руки его на пол упал мундштук. Падение его отозвалось в моем сердце, как ружейный выстрел. Я как-то машинально протянула дрогнувшую руку, хотя стояла в нескольких шагах.
Толя рассмеялся и подтолкнул Игоря:
— Ну кто ж так здоровается после долгой разлуки!
Я бросилась к Игорю, уткнулась в его плечо и расплакалась. От него пахло океаном и соляркой.
— Галка, ты что? — спросил он. — Дай-ка я на тебя посмотрю как следует, камчадалка!
Улыбнувшись сквозь слезы, я тоже посмотрела на Игоря. В нем было что-то от былинного богатыря: и рост, и плечи, и русское, с крупными чертами лицо, и большие, младенчески голубые глаза, и складка меж бровей. Вот этой складки, пожалуй, не было раньше. Я всего лишь мельком скользнула взглядом по его лицу, но мгновенья этого хватило на то, чтобы понять свое счастье, чтобы увидеть каждую дорогую для меня морщинку, чтобы снова жить надеждой и страхом.
Он должен простить меня сейчас. Ничего другого мне не нужно. За несколько минут до того, как пришел Игорь, я боялась быть честной и откровенной перед самой собой. Но теперь, когда я взглянула в глаза, которые мне когда-то верили, я не посмела ни обманывать, ни утешать себя, ни бежать от своей совести.
Одежда его почему-то смутила меня. На Игоре были обычные рабочие доспехи — трикотажный свитер, фуфайка, сапоги-кирзухи. Раньше он никогда так не одевался. Некоторое время мы молча разглядывали друг друга. Молчал и Толя. Игорь вдруг погладил меня по щеке и тихо сказал:
— А ты, Галинка, ни капли не изменилась, разве только красивее стала…
В груди моей скворчонком запела радость.
— Садись, садись, Игорь… — растерянно пробормотала я и, вспомнив о Толе, повернулась к нему:
— А Сашка где?
— Опять помчался к Алке, — наверно, надеется снова открыть окно в Европу.
— О чем это вы? Какое окно? — удивился Игорь.
Толя, усмехнувшись, начал рассказывать Игорю историю взаимоотношений Сашки и Аллы.
Я принялась накрывать на стол.
— Значит, Сашка все такой же! — рассмеялся Игорь, и глаза его плеснули голубизной.
— Рубаха-парень и, кажется, по-настоящему любит Алку. Но иногда ни с того ни с сего начинает дурака валять.
В дверь постучали. С бутылкой в руке вошел хмурый Сашка.
— Почему ты один? — спросили мы с Толей в один голос.
— А-а, — махнул рукой Полубесов. — Как увидела вот это, — и он кивнул на бутылку, — захлопнула дверь перед самым моим носом — и никаких объяснений…
— А для чего тебе нужно было лезть к ней с водкой? — резко спросила я.
— Гляди-ка, и ты туда же! Да ведь надо обмыть приезд Игоря! Как ты думаешь?
— Правильно, Бес! — засмеялся Толя.
— Надо… — проворчала я. — У меня есть что поставить на стол. А ты вот из-за этой несчастной бутылки не смог с Аллой поговорить.
— Я только одну малюсенькую рюмашечку выпью, и мы с Игорем пойдем ко мне. Я ему свою комнату уступаю…
— А сам куда? — удивился Толя.
— Останусь без комнаты — Алке волей-неволей придется меня пожалеть, — совершенно серьезно вздохнул Сашка. — На войне города обманом берут.
Толя, словно начиненный смехом, так и затрясся. Мы с Игорем тоже расхохотались. Атмосферу натянутости как рукой сняло.
Мы были опять вместе, как в добрые панинские времена.
Усевшись за стол, выпили за приезд Игоря. А он, глядя на меня, взял в руки гитару и запел украинскую песню:
Ребята подхватили слова, спели два куплета, еще выпили по рюмочке, помолчали в задумчивости, потом опять запели. И так дружно, ладно, по-хорошему у них получалось, что я не вытерпела и тоже подтянула им.
В голосе Игоря я уловила притупленную грусть. «Он не может забыть Бориса…» — решила я и украдкой смахнула навернувшиеся слезы.