— Заходите, доктор, вспомним Москву, У меня часто бывают москвичи. Заходите!..
Девушка как-то растерянно посмотрела на меня, и снова я уловила в глазах ее отчужденность. В коридоре я увидела Лену.
— Что у вас произошло? — спросила я.
— А ничего. Врачиха-то жена Валентина…
Так вот в чем причина ее холодности! Меня неудержимо потянуло в кабинет. Надо поговорить с ней, обязательно рассказать ей все, пока не поздно…
Нет-нет, делать этого не имею права! В конце концов, может быть, и Пересядько изменится. Ведь многое зависит и от нее, его жены. А она, по-моему, очень хороший человек.
В обеденный перерыв за мной забежал Игорь, озябший, усталый. Мы пошли в столовую. Я рассказала ему, что была в поликлинике. Он рассеянно посмотрел на меня, видимо что-то обдумывая.
— Вот что, Галина, я давно хотел предложить тебе: поезжай-ка ты домой, в Москву, Уверен, что так будет лучше.
— А как же работа?
— Возьмешь отпуск за свой счет, а потом у тебя еще и очередной. Я обязательно примчусь за тобой и… малышом.
— Нет, Игорь, я никуда не поеду.
— Почему же? — спросил Игорь, и в голосе его я уловила нотки раздражения.
— Просто мне будет очень трудно перенести такой путь. И потом, боюсь, что в Москву поздновато.
— И все-таки подумай хорошенько, — сказал Игорь. — Ты слишком впечатлительна, все принимаешь близко к сердцу, без конца переживаешь, а все это отражается на малыше…
«Игорь прав, надо быть сдержанней», — подумала я.
Уже в столовой я спросила:
— Игорь, а как Покровский-Дубровский?
— После обеда поеду к нему.
К нам подошла Шура.
— Рада вас видеть, — сказала она, ставя на наш стол тарелку.
Я не видела ее несколько дней и удивилась тому, что всегда подтянутая, оживленная, со смеющимися глазами Шура сейчас походила на надломленное дерево. Глаза ее как-то потускнели, а в уголках рта залегли горькие складки.
— Ты не больна ли, Шура?
— Какое там больна! Сегодня бюро, наши персональные дела разбираются. А послезавтра уезжает Лиля с сыном. И как это людям не надоест в чужом белье рыться!..
Я вздохнула, невольно вспомнилось блоковское:
— Галя, — сказал вдруг Игорь, — а может быть, с этим пароходом и ты поедешь?..
— Не будем об этом больше, Игорек, — ответила я. — Я не могу уехать.
Шура внимательно посмотрела на нас и негромко сказала:
— Извините, не знаю, о чем вы, но уезжать Гале нельзя.
— Я считаю, что в ее положении это необходимо. Ей нужен покой, она слишком впечатлительна.
— Не так уж это страшно, как вам кажется, Игорь, — невесело усмехнулась Шура.
Когда обед наш подходил к концу, Шура сказала:
— Крылову благодарность надо вынести — кормить стали гораздо лучше!
— При чем же тут Крылов? — удивился Игорь.
— Так это ж он подобрал двух новых поваров. Отличные мастера!
Из столовой вышли вместе. Против управления порта на глубоко врытых в землю бетонных тумбах был укреплен стенд. Что-то тяжелое, булатовское ощущалось в облаке этого фундаментального, прочного сооружения.
— Постамент незыблемости, — проворчал Игорь, когда мы шли мимо стенда.
Бросив на него взгляд, я усмехнулась: «А Игорь точно подметил! И верно, «постамент незыблемости». Десятое октября, а на стенде все еще красуются итоговые цифры за август».
А вот Доска почета! Как убого и бедно выглядит она! Стандартные выцветшие фотографии передовиков — славы и гордости нашего порта. Лица чересчур строгие, со странной печатью излишней суровости, чуть ли не скорби. А это что такое? Кажется, портрет Скворцова! Я остановилась. То же сделали и мои спутники.
— Чем это ты заинтересовалась? — спросила Шура.
— Да вот на этом, как выразился Игорь, «постаменте незыблемости» знакомое лицо. Игорь, разве Скворцов ударник коммунистического труда?
— Был им когда-то.
— Вот именно «когда-то»!
— Послушайте, Игорь, почему вы сняли фотогазету, которая в проходной висела?
Я видела эту фотогазету с портретами тех же самых людей. Но сделаны были эти фотографии по-другому: крупные, выразительные, и лица какие-то живые, улыбающиеся.
— Сняли потому, — ответил Шуре Игорь, — что надо ее подновить. Кое-кто из маяков уже не только не светит, а едва чадит… Тут комсомолия наша орудует, актив…
— Да… — задумчиво сказала Шура, — где есть актив, там нет «незыблемых постаментов». Сегодня я разнесу Булатова! Может, вылечу из партбюро, но разнесу! — неожиданно взорвалась Шура.