Валентин между тем вошел в кубрик. Дверь за ним осталась приоткрытой, и я увидела в полутьме кубрика белое крыло лебедя. Что это, подранок? Как попал лебедь на судно, где Валентин мог подобрать его? В моей памяти сразу возникла стая летящих на утренней заре белых лебедей. Это было в ту осень, полную голубого тепла и ярких красок, когда я только что приехала на Камчатку. Как наяву виделась мне сейчас алая вершина далекой Ключевской сопки, поднявшаяся из сизого тумана, и — лебеди… Они летели вдоль реки, покачиваясь на размашистых белых крыльях. Неожиданно птицы попали под лучи восходящего солнца и мгновенно порозовели. До сих пор до боли тревожит мою душу их прощальная песня.
Виделось мне и другое — купающийся лебедь на Нерпичьем озере. Он с наслаждением окунался, ликуя, несся под ярким солнцем по воде, потом выходил на берег и начинал прихорашиваться, то и дело распуская по воздуху то одно, то другое крыло.
Я смотрела теперь в полутьму кубрика, и мне чудилось, будто лебедь, согнувшись, дремлет на одной ноге. Я очень жалела, что не могу из-за Валентина войти в кубрик и хоть мельком глянуть на когда-то гордую птицу. Дверь вдруг от качки распахнулась пошире, и я была удивлена — никакой птицы в кубрике не было. Просто-напросто, прислоненное к стене, в углу стояло лебединое крыло. Ребята приспособили его вместо веника подметать палубу. Крыло было грязное, замызганное.
Мне стало не по себе. Не моя ли мечта — сделать из Валентина человека — похожа была сейчас на это беспомощное, незадачливое крыло?
Мои размышления прервал капитан:
— Товарищ инженер, видите плот?
Я смотрела на стрежень — мы шли почти рядом с плотом. Но это уже и не плот, а так, какие-то жалкие остатки от плота: большинство бревен, оторвавшись, давно ушли вниз по реке.
— Его что, разобрали? — спросила я у капитана.
— Какое там! Сам развалился. Теперь лови бревнышки где-нибудь в океане, а то и у нас — на берегу в Усть-Гремучем. Вы ходили когда-нибудь по морской стороне кошки?
— А как же, это мое излюбленное место для прогулок!
— И конечно, обратили внимание, что люди собирают бревна?
— Да, но мне и в голову не приходило, что эти бревна из распавшихся плотов.
— А себе не готовили дровишек на зиму?
— Еще бы! Две машины каменной березы привезла!
Капитан рассмеялся:
— Значит, вы так и не приспособились к камчатскому житью, раз дрова выписываете, а не заготавливаете сами.
Я пожала плечами.
Капитан, снисходительно улыбаясь, пояснил:
— Я шучу, конечно, но в этой шутке горькая правда. Весь поселок — и портовики, и рыбаки — снабжается дровами… с океана. Прибьет бревно приливом, распилят его, высушат — и пожалуйста, топите, дрова бесплатные. А ведь все это — «бывшие» плоты…
Капитан не закончил разговора — мы подходили к пристани. Пришвартовались, сдали баржу и налегке пошли за плотом.
После однообразных зарослей болотного кустарника горы показались мне дивом дивным. Меня взволновали их суровые громады, непостижимая глубина неба над ними. Солнце постепенно тонуло в багровом углище заката. Теневая сторона хребта с крупными черными строгими скалами маячила передо мной грозной стеной. Всюду виднелись следы руин, следы давнишних разрушений. Было в этой картине что-то тревожное.
Берега Гремучей поздней осенью выглядели мрачновато. Зелень как-то пожухла, пожелтела, и совсем не хотелось уже стоять на палубе и любоваться тайгой и сопками. Продрогнув, я спустилась в теплый матросский кубрик и занялась чтением. Данные о застрявших плотах обещал сообщить мне капитан. Я подумала о том, что зря не послушалась Шуры и Игоря и пошла в этот рейс. Но вдруг хлопнула дверь и в кубрик по трапу спустился Валентин. Остановившись возле меня, он спросил глухо:
— Все читаешь?
— Да, все читаю. А что?
Он ухмыльнулся.
— Да так… Ничего… — Потом, помолчав немного, тихо спросил: — Ну, ты как живешь?..
— Представь себе — неплохо!
И снова воцарилось неловкое молчание.
— Скажи, а как же будет с ребенком?
Я растерялась. Вот уж такого вопроса никак не ожидала! Поэтому я ответила резко:
— Тебе нечего беспокоиться — ребенок не твой…
— Что?.. Не мой? А чей же, чей?.. — закричал он.
— Мой! Понятно тебе? Мой!
Не знаю, понял ли меня Валентин, но он, скрипнув зубами, шагнул к трапу и с силой захлопнул за собой дверь. В эту минуту я даже немного пожалела его. Может быть, не следовало говорить с ним так резко? Но неожиданный вопрос его, признаться, застал меня врасплох. Я снова принялась за книгу, но читать уже не могла. Матрос, принесший мне чаю, сказал: