Поясно кланяюсь
Я аккуратно сложила письмо и протянула его Сашке, а сама села на топчан и задумалась.
С Игорем мы росли в одной квартире, и хотя он был старше меня на два года, всегда и везде первенствовала я. К нему я относилась как к младшему брату.
Мы вместе бегали в школу, вместе окончили в Одессе институт, вместе поехали работать на Дальний Восток. Люди незаметно взрослеют. Мы с Игорем тоже повзрослели. Что-то новое, недетское появилось в наших отношениях. Серые с голубизной, большие глаза Игоря стали теплыми, ласковыми. Я поминутно искала его взгляд, всюду мне чудился его голос. Не знаю, любила ли я Игоря. Я и сама толком не могла разобраться в своих чувствах. Знаю одно — иногда я о нем тосковала, мысленно упрекала за безрассудство. Я и теперь стою на одном — как можно было так легко расстаться? Почему он не поехал со мной на Камчатку?
Валентин вошел в мою жизнь совсем внезапно, как входит неожиданный гость, не стучась и не предупреждая. Я искала опоры в трудную минуту. А Камчатка, хочешь того или не хочешь, сближает, роднит людей.
Мы ходили с Валентином по берегу океана. В сумерках рейд казался отдаленным, а на пустынном берегу изредка кричали засыпающие чайки. Сердце мое сжалось от необъяснимой тоски, я почувствовала себя ничтожно маленькой, беспомощной, заброшенной на край света. Холодный, сырой ветер пытался сорвать плащ, я прижалась к Валентину, и он, спасая меня от стужи, взял под руку и повернул спиной к океану. Прямо против нас на берегу приютился домик смотрителя маяка Сливы. Окна манили ярким электрическим светом. Там, за этими окнами, было тепло и уютно, кто-то слушал радио, кто-то возле печки, наверно, уткнулся в книгу, весело потрескивали дрова, гудело пламя.
Мне страшно захотелось войти в этот домик…
— И нам бы вот так… — словно разгадав мои мысли, нерешительно проговорил Валентин.
Я ответила молчанием. Тогда он, осмелев, добавил:
— Одна век не проживешь.
Украдкой я бросила взгляд на Сашку и Лешку — они о чем-то шептались. О чем? Возможно, о Валентине и Игоре. Я тоже думала о них. Игорь ясней, понятней мне, я его знаю с детства, а Валентин — нераскрытая книга. Может, эта неизвестность и влечет? Кто знает. Каждый из нас бесконечно жаден до всего неиспытанного, нового. «С чем идешь навстречу мне, человече? — хочется спросить у того, с кем знакомишься. — На радость ли ты послан судьбой мне или на горе?..»
Игорь чудит. Знаю — под его острословием и пижонством скрывается грусть. Разве нельзя близкому человеку написать по-людски? Я ждала от него настоящих писем, а он… Выкину из головы навсегда и бесповоротно.
— Чего задумалась? — обняла меня Шура. — Бери свои слова обратно, Галка.
— Это еще почему?
— Да потому, что у тебя есть друг, давний, настоящий. Пусть едет сюда. Пересядько этого выбрось из головы, слишком разные вы люди, слышишь, выбрось!
— Отстань, Шура, в советчиках не нуждаюсь! — сказала я и вышла из палатки.
Шура не пошла за мной, — наверно, обиделась. Меня охватил озноб. Небо вызвездило. К рейду бежала зыбкая лунная дорожка. Где-то далеко пели грузчики. Хорошо пели. За сердце так и хватало. Почему-то захотелось плакать. Что делать? Как быть мне?..
ГЛАВА VI
Жизнь вязала один узелок за другим. Однажды вечером сидели мы, играли в кем-то принесенное лото. Лешка спросил у Шуры:
— Сколько человек должно быть по штатному расписанию на катере?
Шура, немного удивившись неожиданному вопросу, ответила:
— Шесть.
— А почему не девять?
Шура растерялась, — она почти совсем незнакома с работой порта, едва кончила институт, как сразу же послали на должность старшего инженера отдела труда и зарплаты. Дремучий лес…
— Не знаю, — откровенно призналась Шура.
— Галина, а ты что скажешь? Ведь в Панине было на всех катерах по девять человек, а тут?..
Не успела я и рта раскрыть, как вмешался Сашка:
— Тут тебе, Леха, Камчатка, а не материк. Правду говорят: где кончается материк, там кончается и трудовое законодательство.
Недоумевая, Шура спросила:
— Собственно говоря, почему это тебя, Леша, интересует?
Вместо Крылова ответил Сашка:
— Ленка ругается — муж все время пропадает на катере, а ей холодно спать одной…
— Не в этом дело, — возразил Лешка, — мне непонятно одно — ведь условия труда здесь куда тяжелее, чем в Панине. Почему же тогда у нас двухсменка? Ворочаешь, как дьявол, по двенадцати часов в сутки, того и гляди ноги протянешь…