Миша дождался, пока Никита Хомяк и Костя Росин выберутся на улицу, и толкнул дверь.
При виде ратника в островерхом теле, в бахтерце с золочеными пластинами и мечом на поясе, дородная девица лет двадцати в синем халате застыла, словно оглянувшаяся на Содом жена Лота. Глаза ее широко распахнулись, а челюсть начала медленно опускаться вниз.
— «Синопскую» будем брать, мастер? — оглянулся Немеровский. — Или «Пшеничную»?
— Соль, главное, не забудь, — безразлично пожал плечами Росин. — Соль у вас есть, девушка?
Продавщица медленно покачала головой.
— Да вон же, на полке стоит, Рая! — возмутился Никита. — Рая, ты чего?
— И водка на полке есть, — на всякий случай предупредил Немеровский. — Я видел.
— А… А вы кто? — ухитрилась спросить девушка не закрывая рта.
— Рая, ты чего, меня не узнаешь? — удивился Хомяк. — Это я, Никита, из пятого дома.
— Никита…
— Мы из Ленфильма, — произнес Росин волшебную фразу. — Мы тут кино снимаем.
— Ах, кино… — мир, перевернувшийся в сознании продавщицы, начал медленно возвращаться в нормальное положение. — Понятно, кино…
Она наконец-то закрыла рот и оглянулась на полки.
— А соль у меня есть, мелкая, крупная и йодированная.
— Иодированной, — решил Немеровский. — Наверное, давайте сразу ящик. И водки «Синопской» ящик.
— На меня запиши. Рая, — подал голос Хомяк. — Как обычно.
— Тогда два ящика, — обрадовался Миша. — А я за второй заплачу.
— Оба запиши, Рая.
— Тогда я…
— Стоп! — оборвал их состязание мастер. — Двух ящиков хватит за глаза и за уши. Нам еще шведов завтра бить, не забывайте. Два ящика водки и ящик соли. Все.
«Додж» Хомяка был перегорожен на два отсека, и если спереди помимо водительского и пассажирского сидения имелся самый настоящий раскладной полутораслальный диван, то сзади — обширный грузовой отсек. Три ящика просто потерялись в его утробе — Никита деловито захлопнул дверь и указал на дом напротив павильона:
— Это мой.
Внутри двухэтажный кирпичный особняк выглядел отнюдь не так роскошно: голые оштукатуренные стены, груды досок, сложенные на полу обширного холла, лестница без перил и циркулярная пила под ней.
— Сам, что ли строишь? — понятливо огляделся Немеровский.
— Нет, кладку я заказывал, — покачал головой детина, отпуская узел галстука. — Ну, а уж пол настелить или перила поставить сам смогу. Что я, безрукий что ли?
— Это отлично, — поднял палец Миша. — Значит, у тебя наверняка есть рабочая роба. Брезентовые штаны, там, и ватник. И сапоги кирзовые.
— Кирзачи есть, — признал Хомяк, — я в них за брусникой хожу. А спецовка прямо грязная, олифой я ее замарал.
— Будем считать, что смолой сосновой, — тут же подкорректировал «легенду» Немеровский. — Ремень широкий кожаный имеется? Топор за него заткнешь, нож на пояс повесишь, и получится обычный вепский ополченец. Или ты думаешь, они во фраках ходили? Считай себя вышедшим на войну лесорубом. А это что?
Миша указал на небольшую металлическую гирьку, подвешенную на тонкий тросик.
— Отвес, — поднял его с пола Хомяк. — Трос от спидометра, «квадрат» стерся. Ну, я его и приспособил.
— Ты не прав, Никита, — погрозил пальцем Немеровский. — Это классический кистень. Любимое вепское оружие. Есть все-таки в тебе нечто такое… Генетически заложенное… А косоворотки у тебя нет?
— Сорочка от Версачи, — рассмеялся Хомяк.
— Не пойдет. Проще нужно быть. Фланелевая рубашка, полотняные портки. Ватник прихвати, если есть. Не броня, конечно, но и не так больно будет, если удар пропустишь.
— Ладно, сейчас, — Никита вышел в низкую дверь, ведущую то ли в гараж, то ли в подвал.
Минут через десять он вернулся в потертых кирзовых сапогах. В высокие черные голенища были заправлены штанины выцветших хлопчатобумажных армейских штанов, украшенных пятнами черной краски. Поверх он накинул короткую потертую дубленку, перепоясанную толстым кожаным армейским же ремнем, за который был заткнуть обычный плотницкий топор. Хомяк подобрал отвес, свернул его кольцами и тоже всунул за ремень: — Ну как?
— Вылитый вепс! — пьяно махнул рукой Немеровский. — Настоящий ополченец.
— С тулупом ты хорошо придумал, — кивнул Росин. — Только упаришься в нем быстро. А так — в глаза ничего особенно не бросается. В общей сече никто и внимания не обратит. Правда, топор тяжеловат.
— А чего в нем тяжелого? — детина выдернул инструмент из-за пояса, подкинул в руке. — Обычный топор.
В его руке килограммовая железяка и вправду казалась невесомой.
— Нормально, — отмахнулся Миша. — Просто топорище надо длиннее сделать. Ну, да я тебе булаву дам. Поехали.
В машине Хомяк дубленку все-таки снял, оставшись в мягкой фланелевой рубашке, завел двигатель и через минуту доставил новых знакомых обратно на поляну.
Здесь появилось пять новых палаток — приехал клуб «Глаз Одина». За время отсутствия начальства они успели не только поставить лагерь, но и устроить драку с ливонцами. Сеча шла, скорее всего, из-за женщин в длинных рубахах и замшевых костюмах с множеством кисточек, столпившихся неподалеку. Викинги явно одолевали: все они, обнажившись до пояса, изображали берсерков, и ливонцы, даром что все изрядно выпили, наносить им удары железным оружием побаивались. Зато викинги старались вовсю — только искры от рыцарских доспехов летели.
Впрочем, победа победой, а все тетки минут через десять опять переберутся в лагерь «Ливонского креста». У них там вечно происходят какие-то события в стиле Айвенго и рыцарей Круглого стола: дуэли, турниры, прекрасные дамы. Умели все-таки европейцы бабам головы охмурять! Как павлины: ни летать толком, ни драться не умеют, зато хвост — на три метра в диаметре.
Милицейский наряд, рассевшись на заготовленных для кухни чурбаках, с интересом наблюдал за побоищем, даже не пытаясь вмешаться. Похоже, они собирались дождаться конца схватки, чтобы собрать трупы и арестовать победителей.
От утонувшего в сумерках индейского стойбища донеслись звуки гитары. Зазвенели струны и у костра ополченцев, бросающего на дрожащую поверхность красные отблески.
— Пошли, мужики, отметим знакомство, — оттащив ящик с солью к полевой кухне, Немеровский вернулся с упаковкой тархуна. — Водку из багажника прихватите.
В палатке на столе стоял большой казан с еще горячей пшенной кашей — догадался кто-то мастеру несколько порций принести. Тарелок, по крестьянскому обычаю, никому не полагалось — только ложки. А вот низкие пластмассовые стаканчики правила фестиваля разрешали — как предмета, без которого существование цивилизации невозможно.
— Ну, мужики, — предложил Немеровский, разливая по стаканам первую бутылку, — за Великую Русь.
Выпив, мужчины взялись за ложки и навалились на кашу, временами вспоминая армейское прошлое:
— Представляете, полгода каждый день: каша, каша, каша. Мы все мечтали: хоть бы картошечки дали! Потом подходит осень, дают картофельное пюре, — улыбнулся один из патрульных. — Все орут: ура! Потом на следующий день картошка, и на следующий, и на следующий.! Через два месяца все начинают скулить: хоть бы кашу дали!
— А нас на Ангаре одной капустой кормили, — с придыханием сообщил Миша. — Я ее до сих пор видеть не могу!
— Нас из Ахтубинска несколько раз на уборку арбузов возили, — не удержался от своей истории Костя. — Местные сказали: ешьте, сколько сможете. Мы так обожрались, что ходить не могли!
— Счастливчики, — откликнулся Никита Хомяк. — А у нас под Мурманском, кроме мха, ничего не росло.
— Мужики, — Немеровский откупорил следующую бутылку. — Думаю, нам нужно выпить за бескрайние просторы нашей земли, что лежат от полюса почти до Индийского океана, от Тихого океана и до Атлантического.
— Это ты загнул, Миша — рассмеялся один из милиционеров. — Откуда Атлантический океан взялся?
— Может, чуть меньше, — не стал спорить ратник.
— Но ненамного.
— Ладно, — согласился патрульный, — за нашу землю!
К тому времени, когда ложки застучали по дну казана, мужчины успели приговорить четыре бутылки, а разговоры ушли в чистую науку: считать Черное море частью Атлантического океана, или нет?
Внезапно все звуки перекрыл чистый женский голос: