- А я думаю, что у этого типа давно уже едет крыша, - ответил за него Гиэн. – Вряд ли кто-нибудь из нас согласился с ним работать.
Я подошла к своему возлюбленному с целью развеять его мрачное настроение.
- Не расстраивайся из-за него. Он просто... ненормальный.
- Я и не думал переживать из-за человека, который навсегда потерял мое уважение, - ответил Дрегон. – Видишь эту картину?
- Да. Это шторм. Если он застанет нас на «Экинтаусе» посреди океана…
- Я слышал, что этот пароход выдерживает средний балл. Пока же штормов не предвидится. Я говорил о картине. Она – отражение нашей жизни. Вся жизнь – это такая же буря.
- Ты поэт, Дрегон? – удивилась я.
- Немного, признался он. – Особенно, если я…
- Нет, молчи! Здесь же столько людей...
- Это наша команда, - возразил Хард.
Пока мы болтали, все остальные успели уже решить массу вопросов. Было решено, что мы отправимся утром четвертого февраля, а для этого необходимо приготовить снаряжение.
...«И снова бури, и снова штормы»... Я не могла понять, как мы будем три недели жить на острове и что успеем сделать за это время. Эта неопределенность терзала больше всего.
Однако все неопределенности напрочь вылетают из головы, когда на смену приходит ощущение романтики. Так и случилось, когда мы поднялись на борт «Экинтауса». К моему приятному удивлению, противного лохматого немца отстранили за пьянство и недобросовестность, а вместо него взяли нашего соотечественника, Арнольда Холлена. Этому самому Холлену, выходцу из Фримантла, было около тридцати лет. Сам он считал себя отдаленным потомком знаменитых во времена колонизации канадцев-трапперов, причем англоязычного происхождения, и мы не могли с ним поспорить, поскольку свидетельством тому могли быть его внешний вид и характер, в котором более всего было решительности, неподкупности и дружелюбия. Это был здоровяк крепкого сложения и высокого роста, выросший на фермах Западной Австралии, человек, который стриг овец и гонялся на лошади, отстреливая диких кроликов и собак динго. Но больше его интересовали научный мир и тайны природы, и поэтому он получил образование геолога.
С Холленом мы все легко нашли общий язык. Это был не злобный ворчун Эрих Гиллер, от которого только и было слышно, что «арбайтен шнель», «думм-копф», «хайль», «капут» и «швайн», если не считать еще множества немецких слов и выражений, которые он умело и не очень вплетал в английский язык, который безбожно коверкал. В отличие от него, австралиец был приятен в общении и прост в манерах, на его красивом лице выражались добродушие и открытость. Как рассказывал наш новый знакомый, во Фримантле у него остались жена и две дочки-близняшки – 5-летние Джастина и ее сестра Джесси. Сам он последнее время работал геологом-разведчиком на шельфе и поэтому часто ездил в командировки по странам Азии.
С первого дня своего приезда Холлен стал лучшим другом Харда, которому было чему от него поучиться. Например, бить крупную рыбу гарпуном. Или варить суп из черепах, но не такой, который готовят себе туристы или оголодавшие путешественники, а по настоящему рецепту туземцев севера Океании. Короче говоря, за короткое время он успел очаровать всех без исключения.
Хотя Холлен утверждал, что у него есть своя семья, все же Харду казалось, что в случае чего он мог бы стать его сильным конкурентом и перещеголять его, Дрегона Харда, во многих вещах. Поэтому в присутствии Холлена Хард вел себя сдержанно, старался больше говорить со мной, чем со своим приятелем, и всем видом старался показать, что у нас с ним счастливая любовь. Да, он ревновал, и меня это раздражало. Как-никак, мне он успел уже порядком надоесть, а Холлен был новым и интересным человеком, и при том вовсе не собирался ухаживать ни за мной, ни за Дайэн, обладательницей редкой красоты и грации.
За все время нашего плавания до заветного острова, отмеченного только на личной карте мистера Эдвардса, наша жизнь была на редкость веселой. Нашим авторитетом продолжал оставаться Арни Холлен. Глядя на него, Дрегон сам рассказал историю о том, как в 15-летнем возрасте он подстрелил динго за то, что она давила овец на ферме знакомого его дяди неподалеку от Маунт-Айзы, и как с тех пор, когда он приезжал иногда к своему дядюшке, тот поручает ему половину забот о своей скотине.
Все же Хард был и оставался типичным горожанином, выросшим в «цивилизации» и в известной степени оторванным от природы, в то время как «деревенщина» Холлен был связан с ней кровными узами. В нем текла не та наша на десять рядов разбавленная жидкость, а кровь закоренелого фермера-англоавстралийца, причем без всякой примеси крови аборигенов, отчасти вследствие сохранившегося традиционно отрицатель-ного отношения к «дикарям».