Людмила Коль
Земля от пустыни Син
Моему сыну
«Они пошли и высмотрели
землю от пустыни Син…»
«Пустыня — символизирует одиночество и отрешение,
а также место для размышления,
тихого божественного откровения».
Сквозняк, в один миг преодолев этажи, врывается в пустую квартиру, пролетает через весь коридор и вылетает в кухонную форточку.
— Придержите дверь, а то хлопнет, — предупреждает агент. — Кто же это оставил открытой форточку? — недоумевает он и идет вперед.
Они входят внутрь и останавливаются, не решаясь двинуться дальше.
Агент возвращается, зажигает свет, открывает везде двери.
— Ну, вот, смотрите… — Он жестом приглашает войти в первую комнату.
Квартиру предлагают, кажется, давно — объявления в рекламке, которую они держат в руках, появляются из номера в номер. Но покупатель, видимо, не находится: пятый этаж без лифта все-таки не котируется у клиентов. Да и сами они пришли, собственно, лишь ради любопытства — посмотреть, что сталось с районом их детства.
Они обводят взглядом помещение.
Все как обычно: пустота обнажила засаленные пятна на стенах, почерневший потолок, отставшие во многих местах обои, затертый паркет с темными плинтусами, в которые въелась пыль… облупившаяся краска на дверных косяках и оконных рамах, заржавевший крюк от люстры… Следы бывшего жилья… Впрочем, ничего удивительного: так всегда и бывает, когда насиженное место покидают… Рядом с окном, в углу, в длинной плетеной сетке, завязанной внизу узлом, одиноко свисает с потолка керамический горшок с комнатным растением.
— Цветок живой еще… поразительно…
— Не впечатляет? — оборачивается агент: он пока деловито раскладывает бумаги на подоконнике. — Начало шестидесятых: высокие потолки, легко дышится, хотя и двухкомнатная. Ремонт капитальный, конечно, требуется, но… как говорится, качество, — он постукивает костяшками пальцев по стене, выбивая из нее сухой, плотный звук, и довольно смотрит: — Слышите? Кирпич… Да и район престижный теперь — от центра близко, и зеленый… поэтому цена…
Часть первая
Звёздный, дом 9…
За улицей, где стоят дома, Москва кончается. Потому что там, на противоположной стороне, просто земля: там начинаются огороды, кучи мусора, идут рядами деревянные темные бараки, в которых кто-то живет своей жизнью, о которой живущие здесь в кирпичных, сталинской постройки домах, выложенных сверху облицовочной серой плиткой, ничего не знают. Говорят, там даже то ли речка протекает, то ли ручей. Но наверняка никто сказать не может, потому что никто не видел. Туда взрослые ходят лишь за молоком к молочнице, или покупают редиску и салат с грядок, а осенью оттуда ходят по подъездам мужики в грязной одежде и предлагают картошку. С ними разговаривают, выйдя на лестничную площадку и прикрыв дверь, чтобы не напустить в квартиру деревенского запаха, и долго торгуются о цене, чтобы не переплатить. А потом обсуждают, почём «брали» картошку в этом году и сравнивают, почём она была в прошлом. Иногда по улице одиноко бредет корова, за которой, с хворостиной, идет хозяйка. Лето стоит в разгаре, солнце жарит, и за коровой поднимается столбик пыли.
Улица тонкой серой асфальтовой змеей тянется вверх и наверху упирается в ограду Ваганьковского кладбища. Летом по улице гоняют на велосипедах дети, а зимой с горки, ярко сверкающей на солнце белизной снега, катятся вниз одни за другими санки.
Оттуда тоже приходят с санками и тоже катятся на них вниз. Там зимой идет струйками дым из труб и ходят к колодцу за водой. Но это — уже не Москва. И никому нет дела до того, кто и как живет за чертой Города.
Однажды улицу вдруг отделяют высоким забором. За ним исчезает не-Город. Забор тянут вдоль улицы вверх, до самого конца — как бы огораживают «место». С чего бы это?
Огородов больше нет, за молоком приходится ходить в «Бакалею», которую только что открыли на углу.
За забором начинает происходить что-то свое, непонятное: каждый день туда заезжают самосвалы, завозят огромные бетонные плиты, кирпич, железо, вырастают горы песка.
— Что-то строить будут, наверное, — догадываются жильцы.
— Да уж точно…
В заборе тут же появляются дыры и глазки, в которые то и дело заглядывают. И так как ничего особенного разглядеть не удается, с любопытством спрашивают у рабочих: