— Так вот кто был его папаша! — удивился Коча. — Я тогда подростком был, но его крысиную физиономию запомнил надолго. Ведь он утоп в болоте в тот самый день, когда ваш комитет заседал в хижине Гуду Эсванджия. Татачия шел по пятам за Варденом Букия, собираясь выведать место сбора, но угодил в болото, Иуда проклятый. И представь себе, он же еще Вардена Букия умолял вызволить его из болота. А когда тот отказался, трижды выстрелил в него из нагана.
— Похоже на него, — сказал Карда. — Такого не пожалеешь, туда ему и дорога.
— И сынок, видишь, недалеко от папаши ушел. Вот кого надо бы брать.
Солнце зашло за плотную полосу леса, и сразу стемнело.
По обе стороны дороги плечом к плечу стояли мощные дубы, клены и тополя. Мрак над их сводами был еще более непроницаем. Машина, урча и подпрыгивая, осторожно прокладывала себе путь в кромешной тьме. Отовсюду доносилось нестройное кваканье лягушек, непрерывное и нескончаемое.
Это монотонное кваканье, этот мрак, вонь болота и тяжелое дыханье леса еще больше усугубляли печаль Тариела.
— Спел бы ты, что ли, Серго, — обратился он к шоферу.
Серго Кванталиани славился своими песнями. Бывало, он скрашивал долгую дорогу негромким задушевным пением.
— Что-то не хочется мне сегодня петь, дядя Тариел, — отозвался шофер.
«Да и мне не до песен, парень... Странное существо человек — все пытается схорониться от печали, забыть про невзгоды, отмахнуться от неприятных дум».
Но Карда вовсе и не думал убегать от печали, успокоить свою разбередившуюся душу, напротив, он хотел поострее ощутить боль, хотел погрузиться в печаль всем своим существом.
Дома его ждала жена. Он знал, что Мариам попытается отвлечь его от тягостных дум, и даже это раздражало его. В минуты горя и невзгод Мариам всегда была его утешительницей и лекарем. И это никогда не раздражало Тариела раньше. Что же случилось с ним теперь?
Машина остановилась возле дома Карда. Мариам стояла у окна. Она всегда чувствовала момент приезда Тариела. Она, бывало, ждала его у дверей в квартиру, чутко прислушиваясь к его шагам по лестнице. Ключи Тариел носил, как правило, с собой и открывал двери сам.
Мариам встречала мужа, сидя в кресле с книгой в руках, либо хлопотала на кухне, ничем не выдавая своего нетерпеливого ожидания, — Тариел этого не любил.
Выйдя из машины, Тариел наклонился к дверце.
— Коча, пока мы будем перебазировать все бараки на Чаладидский участок, рабочим ведь надо где-то жить. Может, мы их временно по селениям пристроим? Никто, по-моему, не откажется сдать комнату. Надо постараться только поселить их поближе к стройке.
— Я думаю, это дело надо поручить Лонгинозу Ломджария. Он справится, — ответил парторг.
Когда Тариел вошел в гостиную, Мариам накрывала на стол. Она знала, что сегодня Тариел ездил на Ланчхутский участок проводить собрание, но не стала расспрашивать мужа.
Эти последние дни она вообще ни о чем его не спрашивала.
— Не примешь ли ванну, Тариел?
— Нет. Я чертовски устал. И голоден как волк.
— Ты уже умылся?
— Да.
— А у меня все готово. Садись.
Тариел сел, и Мариам увидела его устало опущенные плечи, увидела, как муж осунулся за эти три дня.
Тариел сначала было удивился, что Мариам ни о чем не спрашивает. Но потом понял, почему она молчит. Ведь так бывало всегда, с самого первого дня их совместной жизни. Стоило Мариам догадаться о мужниных неприятностях, и она старалась не затрагивать того, что так или иначе могло еще больше испортить ему настроение.
Всю свою молодость она провела рядом с Тариелом. Сколько раз полиция обыскивала их жилье, сколько раз они скрывались, сколько раз Мариам арестовывали из-за мужа, сколько раз уходила она вместе с Тариелом, чтобы с оружием в руках сражаться рядом с ним. Мариам была для Тариела не только женой, но и соратницей.
Часто Тариелу казалось, что, не будь рядом с ним Мариам, ему бы не удалось сделать и половины того, что он сделал. Единственный их сын был холост и работал в Москве в Наркоминделе. После отъезда сына Мариам оставила службу и занялась домашним хозяйством.
Тариел много работал, человеку его возраста требовались внимание и забота. Уйдя из дому рано утром, он возвращался поздно ночью.
Ужиная или обедая, они всегда сидели за столом друг против друга. Мариам любила смотреть, как неторопливо, со вкусом ест муж. Она сама накладывала ему еду на тарелку, наливала ткемали и подливала в стакан вина. Она была убеждена, что ее заботливость и предупредительность благотворно отражаются на аппетите мужа.
— Я же не ребенок, Мариам, — смущенно улыбался Тариел.