— Тут и кинозвезды бывают иногда. По утрам, — сказал индус.
— Круто.
Отец расплачивался с ним, а я выскочил из машины.
— До свиданья! Спасибо!
Асфальт казался нагретым, ну и думалось мне — сейчас станет рекой какой-то лавы, такой жаркий и серо-черный. А сколько было стекла, мне сразу вспомнились те репортажи про самолеты и небоскребы, про то, как все посыпалось — от этого тоже стало неуютно.
Я теперь жил в большом городе, это Снежногорск никому не был нужен, а здесь могло случиться что угодно. Нужно быть настороже, я так решил.
Рядом с небоскребами дом наш казался совсем маленьким, и все в нем было незнакомым. Вроде бы та же бетонная коробка, а совсем другого типа — уже чужие длинные окна, странные пожарные лестницы, выступающая вперед платформа на крыше, какая-то другая серость, какая-то другая мрачность. На первом этаже нашего дома был какой-то отстойный, бесхитростный ювелирный магазин с желтой вывеской. Крупные буквы шли прямо по лимонной арочке над дверью, черные, а мне ведь хотелось, чтобы ночью они горели.
Все здесь было странным, как во сне, и я не мог испытать восторга, потому что ничего моего не было. Через дорогу, у лавки смеялись две девочки-цветочницы, одна покуривала, другая перехватывала волосы резинкой, а позади них были розы и орхидеи, и все такое. Я не верил даже в живые цветы.
Отец сказал:
— Все, пошли, после на баб поглядишь. Что как идиот стоишь с чемоданом своим?
А я и не замечал его тяжести.
Подъезд тоже был странный: все было белым и зеленым, вроде логично, а оттенки совсем другие. И белый и зеленый — безо всякого синего подтона, свеженькие, не мертвенные — мне совершенно такие цвета не нравились. Все цифры, которые обозначали этажи, выведены огромными, как для слепошарых, а свет — яркий: так неприятно, так слепяще.
Нас встретил широкий лифт с зеркалами сбоку и сверху. Я увидел отражения двух тощих, изможденных, грязных людей. Я расцветкой весь пошел в маму, а вот черты скорее были отцовские. Вот я рассматривал его и себя. От пота волосы папины казались темнее, чем на самом деле, и мы стали совсем похожи. Отец это тоже почувствовал, задумчиво положил руку мне на голову, словно прикидывая, каким я вырасту.
Мы жили на последнем этаже. На лестничной клетке только две квартиры — вот это да. Еще я нигде не заметил мусоропровода.
— Это что мусор типа выносить на улицу?
— Не для людей страна. И не для крыс.
Отец долго искал ключи, со злости пинал железную дверь, ничем не обитую — ни кожзама, ни смешных металлических кнопочек на нем. Голая какая-то была дверь, унылая.
Первым делом из духоты запертой квартиры выплыли ко мне запахи алкоголя, сигаретных бычков и грязных носков. Наше гнездо отец уже обжил.
Коридор был совсем темным, отцовская комната, в которую он переходил, тоже — из-за тяжелых, коричневых штор. В полумраке я видел силуэты пустых бутылок. Крошечная сестричка выбежала в нашу сторону, отец подставил ей ладонь, на которую она прыгнула.
— Здравствуй, девочка.
— Присматривала за домом?
— Ага.
Я прошел к окну, раздвинул шторы, а отец включил свет, и в этом двустороннем сиянии увидел я свой новый дом. Все как бы стандартно — двухкомнатная квартира с просторной гостиной, и все же — совсем не так. Какая-то была другая, не наша, планировка, а под потолком в отцовской комнате висела люстра-вентилятор, она лениво разгоняла воздух, как в "Апокалипсисе сегодня", на самом деле.
Все было темным, не слишком чистым, но богатым — огромный плазменный телик, плоский и широкий, кожаные диваны,там. От письменного стола сладковато несло кедром, горько и солоно — пепельницей. Стены были голые, никаких украшений, скучная белизна, ну разве что заляпанная пятнами, которыми стали прибитые насекомые.
Отец умел одновременно превращать все, к чему он прикасался, в мусор, жить в изумительной аскезе, и в то же время понтоваться — это получалось у него естественно.
Кухня была просторная, с выходом на балкон. На полу лежала коробка из-под пиццы, сыр и крошки с нее доедали трое братьев.
А холодильник, ну мать его, он показывал время. Меня это отчего-то удивило до вставшего сердца.
— Крутота! А микроволновка есть, как у тебя в Норильске?
— Ага. И плита электрическая.
На кухне тоже был телик. И какое-то шестое чувство подсказывало мне: есть телик и у меня в комнате. Я, склонив голову, еще раз взглянул на кухню. Желтый свет лампы и зеленоватый цвет стен делали все каким-то мертвенным. Это я любил.
Вот с ванной вышла лажа — она была низкая и неглубокая, ну как в такой лежать и отмачивать язвы. Такой таз дурацкий скорее, мне не понравилось.