А откинется, так все с ней к черту полетит.
У нее губы были тронуты холодным красным, ресницы — длиннющие от природы, а волосы все одно серебро, длинные, до лопаток, с локонами кинозвезды. А платье на ней было сказочно красивое, как на королеве, темно-зеленое, шелковое, со складчатым воротом. В ушах целомудренные бриллианты, в колье — тоже. Даже туфли — на каблуках.
Она со временем спорила и выиграла, я аж дышать забыл. Она (как старушкой-то ее назвать?) протянула мне свою белую, без единого пигментного пятна, руку. Ноготки были длинные, острые, как у девочки.
— Мисс Клодия Гловер.
— Боря Шустов.
Я не сразу понял, что руку нужно не пожать, а поцеловать, так она мне ее протянула, чтобы я губами коснулся простого золотого кольца. Мисс, значит.
Акцент у нее был британский, как в фильмах про Шекспира.
— Я никогда кошек не видел.
— О, я видела достаточно крыс. Проходи. Ты хорошо знаешь английский?
— Не очень. Ну, терпимо. А вы хорошо знаете русский?
Она неожиданно ответила мне на русском почти без акцента.
— Вполне. Я знаю много языков.
— Вас что ль тоже этот Уолтер подвязал?
Она вскинула тонкие, причесанные бровки, демонстрируя презрение к простым словечкам.
— К сожалению, я уже слишком стара, чтобы принимать участие в его безусловно благородном начинании. Я давно отошла от дел. Хочешь верь, а хочешь не верь, но мы с твоим отцом стали соседями совершенно случайно. В противном случае я предпочла бы избежать такого соседства. Но что есть, то есть.
Она очаровательно улыбнулась, зубки у нее были сахарно-белые, наверняка ненастоящие. Мисс Гловер провела меня в комнату, и такой у нее там был будуар. Комната всего одна, а какая богатая. Кровать стояла у окна, большая, с прозрачным балдахином. Был туалетный столик с большим зеркалом посередине и двумя, поменьше, по бокам, раздвигающимися, как створки алтаря. Этот бело-серебряный столик на тонких ножках весь был уставлен косметикой и дорогущими на вид флаконами с духами. На черных обоях расцвели силуэты экзотических цветов, они были вычурные, но не безвкусные. Аккуратненький чайный столик, а возле него ампировская (я тогда и слова-то такого не знал, а уж мебель того времени даже представить не мог, это она мне потом рассказала) кушетка — все было в готовности для приема гостей. На столике стоял серебряный поднос, на нем ожидали применения чайник, молочница. На тарелочке лежали аккуратные, крохотные пирожные совсем мне не знакомые.
И я вдруг подумал: мисс Гловер меня ждала. Не из вежливости, а отчаянно. В старости так одиноко, так хочется свой голос кому-нибудь оставить, чтобы твою историю в себе понесли, а хоть и за руку кого подержать, душу живую хочется рядом, короче.
А у нее небось такая история, ну такая история — королей соблазняла, топила корабли на море, возводила дворцы — не меньше.
И чайник горячий оказался.
— У меня очень хороший слух, — пояснила мисс Гловер. — Прослышала о приходе гостей.
На стенах висели в золотых рамках ее фотографии, совсем молодая она была еще на черно-белых. Но ебануться просто, какая она везде была красивая.
Я снова принюхался, пахло от нее старчески: чуточку мочой, чуточку еще чем-то кислым, но в то же время запахи эти покрывали фальшивые ароматы — пудра и какие-то духи, персиковые и горькие в то же время.
— Какой запах красивый.
— Это "Митцуко". Герлен. Выпущен в год моего рождения.
— В семидесятых что ли?
Она сдержанно засмеялась.
— А ты очаровательный крысеночек.
Слово "крысенок" она снова произнесла на английском, хотя в остальном ловко управлялась с русским. Крысеночек. Ратлинг. Скорее "крысенок", конечно, но я ощущал сладкий, почти издевательский подтон, уменьшительно-ласкательный суффикс, сахарно скрипящий на зубах.
— Тысяча девятьсот девятнадцатый, — сказала она. — Садись, пожалуйста. Не хочу, чтобы чай остыл.
Я сел, сразу потянулся к пирожным, но мисс Гловер посмотрела на меня так, что рука у меня замерла и не желала двигаться.
— Для начала я налью тебе чаю.
Уж ее никак нельзя было назвать милой бабулечкой из тех, которые мне так нравились, в ней не было ничего теплого, наоборот, она была будто ледяная скульптура. Рядом с ней я чувствовал себя одновременно комфортно и нет.
— Знаете, — сказал я, все-таки справившись с собой и сумев ухватить маленькую корзиночку с клубничным джемом, ну на один зуб вообще. — Я никогда прежде не разговаривал с другими такими, как мы.