— О, я и не такая, как вы.
— Ну, да, мисс Гловер. Я в целом. С другим звериком.
— Звериком? В моем окружении принято называть себя детьми духа.
— Это как-то тупо.
Сливок у нее в чашечке с золотым орнаментом было намного больше, чем чая.
— Что ж, — сказала она так сладко, словно бы я молчал. — Значит, ты немного знаешь о других, как ты говоришь, звериках.
— Ну, так. По верхам. Знаю вот, что кошки не убили Гитлера.
Мисс Гловер звонко, совершенно по-девичьи засмеялась.
— Да, тут мы полностью признаем свою вину, однако вам стоит поблагодарить нас за смерть Делакруа и Манфреда.
— Это кто вообще?
— Вот именно.
Мисс Гловер перенесла одну пироженку, побольше, на маленькую тарелку, принялась терзать ее маленькой вилочкой, ну точно как девчонка играет с кукольными вещичками.
— Некоторые люди, как пустота, как очередная каверна, из которой смерть лезет в мир. И бывает так, что они еще сами об этом не знают. Не знают, что заражены.
Да, мама поэтому никогда не разрешала мне лезть с ней в яму и смотреть, что она делает. Отец поэтому не хотел, чтобы я жил в Норильске, пока не стану старше. Маленькие дети могут заразиться, тогда тьма не просто вызовет болезнь, не просто навлечет злую судьбу, несчастный случай, например, но и будет расти внутри. Такими темными ранами занимаются уже совсем другие зверики.
И это все тоже о своей особой доле. Бывает свалятся два ребенка в яму или, может, искупаются в темном месте, одного назавтра собьет машина, а другой жизнь проживет, один заболеет да помрет, а другой до старости дотянет, один войну развяжет, а другой ее остановит.
Бывает, что пронесет, но лучше не рисковать, так мамка говорила.
— Мы таких чувствуем за тысячи километров, кто почует, того и добыча. Но бывает, что сколько ни пытайся, ничего не получается. Я лично на Гитлера никогда не охотилась, но мне говорили, что он был верткий, словно угорь. Ему невероятно везло. Может, у темноты, как многие говорят, и есть нечто вроде разума.
Неа, в это я верить не хотел. Никакого ей разума, никакого ума. Просто материя, этого достаточно.
— Чаще всего охота начинается, когда им исполняется двадцать. Еще недостаточно могущественны, но уже не детеныши.
— Добрые вы что ли?
Мисс Гловер посмотрела на меня своими пронзительными глазами.
— Нет, просто смерть человеческого детеныша — это всегда скандал. Очень заметно. Но мы часто начинаем наблюдать за ними с детства, чтобы не упустить случая.
Смотришь, смотришь за ребенком, он вырастает, а ты, может, привязался к нему. И тут хрясь, ты его убей. Пожалел Лай маленького Эдипа, сразу не убил его, упустил, бросив к Киферону, а надо было вырастить, как бычка, и зарезать. Ну бесчеловечно ж как-то, хоть и на пользу, хоть и многие беды предотвратит.
— Бывает, — продолжала мисс Гловер, довольно жмурясь от вкуса сливок. — Что мы обнаруживаем их поздно. Лично моя заслуга — Улоф Пальме. Премьер-министр Швеции.
Розовенький ее язычок пробежал по губам, не смазав матовую помаду.
— Человек он был, может, и неплохой, но какие были бы жертвы, пусть бы он этого даже не желал.
— Да ну. Это ж Швеция. Какие жертвы?
— К счастью, мы никогда не узнаем. Легко говорить о том, что мы упустили Гитлера или, к примеру, Пол Пота. Однако трагедии, которые не осуществились благодаря нам, так нелегко представить.
Мисс Гловер указала пальцем на одну из фотографий, на которой она, уже пожилая красавица, стояла рядом с обычным таким мужичком — ну не Гитлер прям, ничего зловещего. Мужичок был в хорошем костюме и профессионально улыбался.
Ну и умер.
— Вам не понять. В подземном мире куда проще.
— Ну я б не сказал. Видели бы вы, как папашка мой болеет.
— У каждой твари свое назначение.
Я встал и принялся рассматривать фотографии. В основном, мисс Гловер позировала с молодыми людьми. Она становилась все старше, а мужчины и женщины, кстати говоря, пусть и было их меньше, рядом с ней умирали в юности.
У мисс Гловер на этих фотографиях была неизменная, загадочная улыбка, она будто знала самую главную тайну. Ну, она и знала. Мисс Гловер явно было по вкусу ее дело. Мужчины и женщины всех рас и расцветок, которым она не дала погулять по земле и оставить после себя разруху и войны, не вызывали у нее никакого там сочувствия, она просто охотилась.
Кошачья безжалостность, так отец говорил.
— А потом мы от ваших убийств следы убираем.
— Таков круговорот. Мы предотвращаем худшее, а вы за нами подчищаете.
И никто не понимает, откуда все-таки столько тьмы в нашем мире, сверху или снизу она идет.