— А твоя?
— Она утонула. Когда жила с отцом, то не работала, а до того училась только. Но она всегда хорошо рисовала.
— Училась на художницу?
— Нет, на электрика вроде. В ПТУ каком-то.
Я понял, что совершенно не могу представить маму в университетской аудитории, что при всем желании не могу выдумать ей безалкогольного будущего. А ведь она могла быть жива. Остался бы я тогда в Снежногорске или нет?
— А твоя мамка? — спросил я. — Она училась?
— Да, вроде на преподавателя немецкого.
— А зачем тогда ебется с мужиками за деньги? Работать не хочет?
Я растянулся на траве, она была колючей, какой-то неживой. Надо мной был грязный бетон моста, угрожающий, грохочущий.
— Ну ты дебил, — сказал Мэрвин.
— Сам ты.
Я ждал, что Мэрвин мне еще что-нибудь скажет, но он молчал с таким загадочным видом, словно знал какую-то страшную тайную.
— Нет, ну правда?
— Не скажу.
— А чего?
— Ну, того. Ты еще не заслужил мое доверие.
— Это потому, что я русский?
— Да, я боюсь, что ты используешь эти сведения, чтобы захватить часть Польши.
Мэрвин все время перебирал свои кулончики, старался, безуспешно, конечно, распутать их, и, наконец, я спросил:
— Да на хрена они тебе? Ну то есть, педиковато ж выглядит.
— Ты педиковато выглядишь.
— Вот уж неправда.
Я взял еще один камушек, швырнул на дорогу, а Мэрвин, помолчав, сказал:
— Это все про удачу. Ты веришь в удачу? А в судьбу?
Его обычный игривый тон вдруг стал торжественным, каким-то официальным, а выпрямился он так, словно кто-то треснул его хорошенько линейкой.
— Блин, ну ты чего?
Я даже расстроился, все ж отлично шло, кому нужно быть серьезным?
— Нет, ты послушай, — сказал Мэрвин. Он с нажимом провел ногтем по шраму в виде цифры девять. — Мать какое-то время увлекалась астрологией. Она вообще-то страстная натура, ей много чего нравится, быстро загорается — быстро остывает. А мне в душу запало. Вообще не только астрология меня прет, я и на картах гадать умею.
— Типа экстрасенс?
— Неа. Это знание. Просто наука слишком примитивна, чтобы понять судьбу и удачу. Почему нам везет, почему нам не везет, и зачем это нужно. Понял?
— Нихуя не понял, если честно.
Курили мы одну за одной, до легкости и кружения в голове. Я смотрел вниз, туда, где, как река, двигался поток машин, и думал, что скатиться вниз, пока мы дрались, было даже слишком легко. От этой идеи у меня сердце пело, честно. Я ликовал, потому что я выжил, мне было искреннее хорошо от того, что были совсем другие варианты.
Мэрвин продолжал:
— Короче, может это магнитные поля, или еще что, но как иначе объяснить, что звезды влияют на нашу жизнь? Что в удачный день у тебя все получается, потому что все части механизма сошлись правильно. Я думаю, что там — гигантские небесные машины. Что звезды вроде шестеренок. Понимаешь меня?
— Ты шизофреник, вот это да. Но это прикольно, я никогда не видел шизофреников. А голоса ты слышишь?
— Нет!
— Мужские или женские?
Мэрвин засмеялся.
— А я знаю эту уловку, когда маму забирали в нарколожку, ее тоже так спрашивали.
— Для нарколожки это странно. Небось твоя мама произвела на них впечатление.
— Это уж точно. Она на всех производит. Но ты не слушаешь.
— Да слушаю, слушаю.
Глаза у Мэрвина сверкали. Я не думал, что он правда чокнутый, неа, люди верят во множество странных вещей, в конце-то концов. Я знал, например, что, когда хоронят человека, нельзя чтобы что-нибудь упало в гроб, а то в следующем году в могилу еще кто-нибудь ляжет. Тупорыло вроде как, а что-то скребется, говорит: правда, Боря, правда умрет человек оттого, что ты к косточкам дяди Коли брелок с фонариком уронил, зря ты туда светил, зря ты туда смотрел, оттого и мамка твоя умерла, что ты брелочек уронил.
— Ну, я не говорю, — продолжал Мэрвин. — Что это прям настоящие машины. Скорее какой-то аналог. Не технология, но что-то очень точное.
Я не считал его сумасшедшим, а ведь он с неизбежностью чокнется, как все, кто летает, пусть даже во сне. Так папашка говорил — они все ездят крышей.
Мэрвин вертел в руках позолоченный знак Скорпиона.
— Я родился, и все для меня уже определено. У меня большая роль. Только идиоты думают, что судьбу можно изменить, и только придурки думают, что поделать вообще ничего нельзя. Нужно понять, для чего ты рожден в этот мир, и тогда ты оседлаешь свою волну. Свою Колесницу.
— Какую, блин, колесницу, когда это вообще случилось, что мы заговорили о колесницах?
— Это карта Таро такая. Для бешеной гонки, для успеха.