Гришке очень хотелось возразить старику Бурану, но постеснялся, только укоризненно посмотрел на Алешку: вот, мол, какой у тебя твердолобый батька-то! — и вышел, заторопившись домой. Алешка под строгим взглядом отца тоже присмирел. Возбуждение улеглось, осталась одна усталость.
Но заснуть в эту ночь он долго не мог. События дня снова и снова проходили у него перед глазами, каким-то новым горячим чувством будоражили сердце, заставляли непривычно думать не только о себе, о своей семье, но и о всех рабочих завода. Хозяин у завода один, а работников — не перечесть. Неужели так и должно быть? — впервые спросил себя Алешка, чувствуя за этим вопросом что-то тревожное. «Не перешибешь… — обдумывал он слова отца. — А вот Гришкин дядя, тоже старый рабочий, говорит: перешибить можно, если дружно всем взяться. И надо, мол, еще разобраться, кто плеть, а кто обух». Пословицы отца уже не казались такими неотразимыми, как раньше.
В воскресенье, после обедни, Алешка, прихватив гармонь, направился к Гришке.
Зыковы жили на той же Долгой улице, поближе к заводу. Вытянувшаяся отлогой дугой по болотной низине, Долгая славилась своей непролазной грязью осенью и весной высокими сугробами — зимой и кабаками — в любое время года. Сейчас сугробы осели, приобрели грязновато-серый оттенок. Из-за вершины Косотура все чаще и все приветливее улыбалось по-весеннему ласковое солнце. Но зима, крепко зацепившись за острые пики Таганая, не хотела уходить. Ночью по-крещенски сильно ударил мороз, и улица покрылась ледяной коркой.
Подходя к воротам зыковского дома, Алешка заметил, как от калитки на крыльцо метнулась легкая фигурка в цветастом полушалке. Алешка почувствовал вдруг, будто в груди у него стальная пружина расправилась и распирает сердце так, что дух захватывает. Аленка!
Вот ведь, с детства водились, а только совсем недавно увидел, разглядел Алешка, какая она красивая. У него было такое чувство, словно он нашел что-то необыкновенно хорошее, нашел — и не верит в свое счастье…
Гришак с Аленкой, брат и сестра, лишившиеся родителей (отца задавило на заводе, а мать умерла от чахотки), жили у дяди Мирона Григорьевича Зыкова, который любил их и считал за своих детей. Мирон был не только-искусным ковалем-оружейником, но и один из немногих грамотеев на заводе. Он и Гришку с Аленкой обучил грамоте. Алешка, не проучившийся в школе и двух зим, сам читал плохо и книжек в руки не брал (отец за такое баловство не похвалит), но любил слушать, как читали другие, особенно если Аленка. Как раз вчера Гришка хвастался, что дядя принес новую книжку, про рабочую жизнь будто бы. Интересно бы послушать. Опять же про забастовку нигде не узнаешь лучше, как у Зыковых.
Но ни послушать новой книжки, ни повидаться с Аленкой Алешке на этот раз не довелось. Гришка не очень-то приветливо встретил приятеля на крыльце и тут же потащил его обратно на улицу. Алешку упирался, косясь на окна, — не появится ли там головка в пестром полушалке.
— Дай хоть обогреться немного. Экая стужа на улице! — уговаривал он Гришку.
— Да нет, знаешь, там у нас гости собрались, — смущенно пояснил Гришка, отворачивая лицо от удивленного взгляда товарища. — Идем лучше на Большую Славянскую, погуляем.
— Что ж, идем. Мне ведь все ровно, — неискренне согласился Алешка, задумчиво перебирая лады своей тальянки. И вдруг догадка больно обожгла сердце обидой, лицо его вспыхнуло. — Только не по-товарищески это — таиться от меня, будто я не знаю…
Гришка вдруг остановился, схватил Алешку за плечи. Черные глаза его сверкали горячими угольками, кончик носа побелел от гнева, приглушенные слова с трудом отрывались от губ:
— Таиться, говоришь? А если — надо? Молчи! Ничего ты не понимаешь. Лучше иди да разъясни отцу насчет пятачка.
В один миг рванулся Алексей из Гришкиных рук, только гармошка на весь мех распахнулась и жалобно пискнула.
— Подумаешь, секреты какие завели! Будто я не знаю, что это за гости такие у вас собираются. Правду тятька сказывал, смутьянщики вы и есть самые. — Вскинул ремень на плечо, огласил улицу звонким перебором голосов тальянки и, не оглядываясь, с независимым видом направился к заведению купца Шишкина, наипервейшего кабатчика. Правда, в кармане у Алешки и всего-то двугривенный, ну, да ничего, важно пыль в глаза пустить, — знай, мол, наших, бурановских! Вот Ганс Ваныч, старший мастер, переведет его из учеников в настоящие слесаря, тогда… эх!