Никогда еще Алешке не доводилось видеть такой огромной массы народа. Взобравшись на большую кучу почерневшего от копоти снега возле памятника Александру-«освободителю», он рассматривал пестрое волнующееся море голов.
Людской прибой накатывался из Большой Славянской, Никольской, Алексеевской, Златоустовской улиц, с Ветлуги и Демидовки, катился зыбью через площадь и замирал у парадного подъезда дома горного начальника.
Многие рабочие пришли на площадь по-праздничному одетые, с женами и детьми; лица их выражали то вдохновенную торжественность, то суровую настороженность. Молодежь сдержанно перекликалась скупыми словами приветствий, старики шли молча.
Беспокойный мартовский ветер гнал из-за Косотура пушистые, белые, как вата, облака; проносясь над площадью, они роняли редкие снежинки, на лица людей ложилась широкая тень, на площади становилось по-зимнему неуютно. Но тень пробегала, на колокольне собора искристо вспыхивал купол, и яркий солнечный свет заливал город, невольно заставляя людей думать о близкой весне, о ручьях с гор.
Алешка переводил взгляд с одного конца площади на другой, отыскивая знакомых. Вот от проходной завода плотной кучкой идут прокатчики, о чем-то оживленно переговариваясь. Алешка хотел было уже присоединиться к своим, но заметил неподалеку одно очень знакомое лицо — широкое, рябое и курносое. Несомненно, что лицо это могло принадлежать только Федорке Бисярину, его однокашнику. Три года назад Бисярины переселились с Долгой улицы на Кусинский завод, и сейчас Алешке было очень любопытно узнать, чего это вдруг Федорка оказался тут.
— Эй, Федорка, черт рябой, глянь сюда!
На Алешку зашикали со всех сторон:
— Чего орешь, не на игрище ведь пришел.
Но друзья уже толкали друг друга кулаками в грудь, радостно похохатывая.
— Экий ты стал битюг! Где работаешь?
— В чугунолитейном. А ты все у Франц Ваныча на побегушках?
Алешка насупился.
— Ну, ты смотри! Говори, какая нелегкая занесла тебя сюда?
— Да ведь я же не один, — захлебываясь от восторга, спешил поведать Федорка. — Как узнали у нас на заводе про вашу забастовку, сразу же решили поддержать. Вчера бросили работу, многие сюда подались, прошение горному начальнику принесли.
Между тем впереди, у подъезда большого дома, произошло какое-то движение, по толпе словно ветер прошел. Алешка с Федоркой бросились туда и кое-как протискались поближе к первым рядам. Тут Алешка неожиданно увидел отца. Вавила Степанович, одетый в новую поддевку и сапоги, стоял в группе пожилых рабочих, степенно переговаривавшихся между собой. Отойдя на всякий случай за спины впереди стоявших, Алешка огляделся вокруг: нет ли где поблизости Гришки Зыкова? Да разве в такой тесноте увидишь!
На балконе дома горного начальника появились нарядно одетые люди, некоторые — в военной форме. Толпа вздохнула и притихла.
— Смотри, — шептал Федорка, не отстававший от Алешки, — вон, в желтых шнурах который, это главный жандарм, да?
— Ротмистр Долгов, — кивнул Алешка. — Заарестовал наших полномочных — Филимошкина и Симонова. Слыхал?
Но Федорка не слушал, таращил глаза на балкон, где появлялось все новое и новое начальство. — Скажи, который тут губернатор?
— Должно быть, вон этот, передний, который всех выше, в фуражке. Молчи, сейчас говорить будет.
Но первой заговорила толпа. Сначала робко, затем все смелее и громче с разных сторон понеслись к балкону возгласы — то умоляющие, то гневные.
— Ваше превосходительство! Явите божескую милость! Отмените новые правила!
— Житья не стало, штрафы замучили!
— На прошение наше ответ дайте!
Возгласы сливались в сплошной рев, все труднее становилось разбирать отдельные голоса; огромная толпа подалась вперед, грозя снести дом, как сносит ветхую плотину полая вода.
— Молчать! — рявкнул губернатор Богданович, вцепившись тонкими пальцами в перила балкона. — Не могу я с вами со всеми разговаривать. Выберите несколько человек для переговоров.
— Да мы уж выбирали, а вы их — в тюрьму.
— Освободите наших уполномоченных! Нет таких прав, чтобы послов вязать!
— Кровопивцы!
С неожиданной резвостью губернатор скатился вниз, выбежал к подъезду, ухватил за бороду одного из стоявших в переднем ряду рабочих, потащил на себя.
— Пойдем-ка, я поговорю с тобой, мер-рзавец!
— Пропал теперь! — ахнул Алешка и скороговоркой пояснил Федорке: — Счастливцев это, из нашей прокатки. Такой отчаянный, все-то он вперед лезет… Смотри, смотри!
— Ну нет, ваше превосходительство, я еще не уполномоченный, чтобы меня за бороду таскать, — смело отпарировал Счастливцев и наотмашь отбил руку губернатора. Алешка видел, как его отец Вавила Степанович ухватил Счастливцева за плечи, отбросил назад, и толпа проглотила его.
— А-а… мать вашу!.. — похабно выругался Богданович, помахал ушибленной рукой, повернулся на каблуках и скрылся в дверях дома.
Толпа качнулась вперед, придвинулась к самым колоннам, подпиравшим балкон, зашумела, будто могучий сосновый бор в предчувствии бури. Снова понеслись возгласы. Откуда-то слева, перекрывая общий гвалт, раздался сильный голос:
— Товарищи! Не ждите милости от царского опричника. Мы требуем отмены кабальных условий! Требуем, а не просим!
Шум еще больше усилился. Алешка бросился было в ту сторону, вспомнив о Гришке, как вдруг с балкона полетели в толпу, словно большие снежные хлопья, белые листочки. Люди хватали их, озирались в поисках грамотных.
У Алешки будто сердце оторвалось, схватился обеими руками за грудь. «Фу! — отер варежкой выступившую на лбу испарину. — Тута, вот он, Аленкин подарок, за пазухой. Но как же быть с ним? Гришку бы увидать…»
Забыв про Федорку, Алешка направился в сторону собора, где толпа была пореже. Кругом раздавались негодующие голоса. Рабочие обсуждали листовку губернатора. «Приступить к работе», «сборища запрещаются», «будут рассеиваться военной силой»…
Военной силой? Что это значит? Только теперь Алешка, как и многие другие, обратил внимание на выстроившиеся перед собором длинные шеренги солдат с ружьями к ноге. Вдоль шеренги, по фронту прохаживался молодой щеголеватый офицерик с саблей наголо. Перед ним металась, не отступая ни на шаг, словно клуша с цыплятами, жена Филимошкина, за сарафан ее цеплялись две девочки.
— Отпустите моего мужа! — наступала женщина на офицера. — Кто мне детей кормить будет? Вы, что ли?
— Прочь! — сразу же надорвав жидкий голос, взвизгнул офицерик и оттолкнул женщину с детьми.
— Ах ты, кобылий хвост! Как ты смеешь детей трогать! — Филимошкина по-мужицки развернулась и влепила офицеру звонкую пощечину. Толпа грохнула хохотом и тут же смолкла: на балконе снова показался губернатор.
— Не галдеть! — он погрозил кулаком. — Я приехал не просьбы ваши разбирать, а усмирять бунт. Да, бунт! У меня в губернии должно быть тихо, — угрожающе сказал он и вытащил из ножен шпагу.
В тот же миг горнист заиграл непонятный Алешке сигнал. Как зачарованный, он смотрел на горниста с медным рожком у рта и незаметно для себя все ближе и ближе подходил к шеренге солдат. Неожиданно кто-то дернул его за рукав. Обернувшись, Алешка увидел хитро улыбающееся пьяное лицо знакомого солдата Ахтарки — соседского постояльца. От него крепко несло сивушным перегаром, так что Алешка невольно поморщился и отвернул лицо.
— Уходи живо, ать-два! Понимал? — шептал Ахтарка, косноязыча сильнее обычного. — Наша мал-мала стрелить будет, — зловеще предупредил он и поспешно скрылся.
Алешка, однако, ничего не мог понять. Только в груди у него что-то заныло, в коленях появилась противная дрожь и во рту сразу пересохло. Но он все еще не мог оторвать взгляда от горниста, уже кончившего играть и вытиравшего губы тыльной стороной ладони. В шеренге солдат произошло изменение: передние пригнулись, встав на одно колено и выставив винтовки, задние высунули дула винтовок над головами передних.
«Что же это они? Как сказал Ахтарка — «стрелять будем». Зачем это?» — мысли беспорядочно теснились в голове у Алешки. Надо было как можно скорее разыскать Гришку, разыскать немедленно — тогда все станет ясно.