Притащили табурет. В тени агавы открывается парикмахерская. Дарио садится и смотрит вверх — как бы птичка не наделала на голову. Но на ветвях агавы ни одной птицы. У Маноло такое правило: ножницы могут быть любые, но бритва севильская, он ее бережет как зеницу ока. Облезлый таз с водой, маленькая грязная расческа. Пудры нет, зато имеется крошечный кусочек банного мыла. Маноло ухватил клиента за уши. Ну и оброс!
— А ты в самом деле умеешь стричь? — спрашивает Дарио, нагибая голову.
— Спрашиваешь! Да меня же прозвали Фигаро, — отвечает Маноло.
И для большей убедительности щелкает ножницами в воздухе.
— А где ты научился?
— Там… Наклони голову набок.
Пауза. Падает первая прядь.
— И много тебе приходилось стричь?
— У-у-у! Я целый год работал парикмахером.
— Где же это?
— Там… По тридцать человек в день стриг. И все — обросшие.
— Да кто такие?
— А заключенные. Я в тюрьме сидел.
Тупые ножницы не режут, а дергают, срезанная прядь щекочет шею.
— В тюрьме? За что?
— За контрреволюцию.
— Кто, ты?
— Я… Фигаро. Такие дела.
Щелкают ножницы. Маноло работает быстро.
— Это еще до Хирона было. Примерно, когда мы боролись с бандами в Эскамбрае. Подними-ка голову. Вот так. Я учился ухаживать за бойцовыми петухами в Тринидад. Я из Лас-Вильяс. У меня и сейчас там мать живет. Ты не вертись, а то могу ухо отрезать. У нас там было много таких, которые против революции. Ну вот. Я не больно-то понимал тогда что к чему.
— Сколько тебе лет-то было?
— Сейчас скажу. — Маноло считает по пальцам. — Двадцать. Я и слыхом не слыхал про революцию. Повернись-ка. Сиди так. Ну вот, и стали болтать. Революция победила, и, значит, теперь, мол, запретят петушиные бои. Тут я совсем отчаялся — как раз только купил хересанского петуха, сам подумай. Да еще испортили меня, развратили… понимаешь? Вот я и стал помогать контрреволюционерам. У тебя волосы торчат, как у психа. Отвозил в горы разное: медикаменты, продовольствие…
— Но ты знал, для кого это?
— Вот ей-богу! Да мне-то что! Я ж не понимал, что такое революция.
— А аграрная реформа?
— Да ну! Лучше и не спрашивай. Был бы ты тогда на моем месте. Откуда мне было знать-то? Я из своего загона для петухов носа не высовывал. За эти дела мне платили. И вдобавок сказали, что они, те, кому я помогал, против коммунистов. А я считал себя противником коммунистов, дурак дураком. Сиди смирно, я теперь с этой стороны ножницами пройдусь. Ну и в конце концов попались мы как миленькие. Оказалось потом, что вожак-то из ЦРУ, подумать только!
— А ты не знал?
— Да откуда мне знать, черт возьми! Своими руками бы его придушил! Ты сиди спокойно. Челку оставить?
— Стриги все. Меньше волос — лучше, прохладней.
— Хочешь сделаем солдатскую стрижку?
— Давай. Только чтоб волосы не торчали, как у ежа.
— Да что ты, ей-богу! Я же Фигаро, не кто-нибудь.
Маноло насвистывает мелодию из какого-то фильма. Щелкает ножницами, «Фигаро, Фигаро, Фигаро. Фи…»
— Ну а потом, как же ты…
— Как я оказался здесь? Попал в списки реабилитированных. Разобрался во всем, понял, что и как. Ты головой не верти, я сейчас бритвой… Меня даже сделали инструктором. И еще — парикмахером. Революция меня спасла! Спасла, и все!
— Я думаю! Ты меня порезал.
— Да нет, что ты! Чуть поцарапал. Фигаро никогда не промахнется.
— Сколько же ты сидел?
— Полтора года. А потом выпустили. Работу хотели дать. Хорошо обращались.
Маноло сделался серьезным, перестал стричь.
— Это было самой большой ошибкой в моей жизни. Я не знаю, чем загладить свою вину, Дарио. Люди такое свершили, а я…
— Дел хватает пока что.
— Черт побери! Да я потому и приехал тростник рубить! И не уеду, пока хоть один стебель останется. Зеркала поту, по ты не сомневайся, такой стал красавец — всех убьешь.