Но я был бы глупцом, если бы думал так, особенно сейчас, когда между нами все настолько хрупко.
— У меня есть кое-что для тебя, — говорю я, протягивая кружку. — Ты не обязана пить. Это ром Тумбса. Ну, грог. Ромовый грог.
Она берет кружку и нюхает ее, морща нос.
— Ах, знаменитый грог Тумбса. Я все гадала, когда же он наконец откроет его.
К моему удивлению, она подносит кружку к губам и с легкостью делает несколько глотков.
— Ого, — говорю я, протягивая руку, чтобы остановить ее. — Осторожно, он очень крепкий.
Она морщится.
— Я знаю.
Затем она залпом выпивает остальное, пока кружка не пустеет, и возвращает ее мне.
— Земные боги, я не знаю, впечатлен или возбужден, — признаюсь я.
Она громко смеется.
— Думаю, это первый раз за несколько дней, когда я слышу твой смех, — тихо добавляю я.
Она быстро берет себя в руки, и я жалею, что вообще упомянул об этом. Мне нравится ее смех. Он звучит как радость и музыка.
— Прости, что я была такая замкнутая, — говорит она, снова глядя на море. — Я нехорошо себя чувствовала.
— Тебя что-то беспокоит? — осторожно спрашиваю я. — Боль вернулась?
Она пожимает плечами.
— Едва заметная.
Я не могу не почувствовать разочарование. Теперь моя очередь выпить. Я делаю несколько глотков, прежде чем мне приходится остановиться. Боги, это ужасно.
Она бросает на меня извиняющийся взгляд.
— Мне стало легче на несколько дней, Андор. Ты сделал больше, чем любое лекарство. Если боль вернется, можешь не сомневаться, что я приду к тебе. Это самое близкое к чуду, что я когда-либо видела.
По крайней мере, я хоть на что-то гожусь, думаю я, правда хотелось бы, чтобы это не было связано с ее болью.
Затем она протягивает руку и берет у меня кружку.
— Можно?
Прежде чем я успеваю что-то сказать, она допивает остатки грога. Я беру кружку из ее рук, прежде чем она уронит ее, и пристально смотрю, пытаясь понять, почему она решила надраться в стельку.
— Ты в порядке? — спрашиваю я. — Потому что ты пьешь ромовый грог, словно с тобой что-то не так. Даже Тумбс не выпил бы столько так быстро, а он пьет его на завтрак.
— Я просто немного волнуюсь, — говорит она, потирая руки и глядя на луну. — Я не знаю, что будет, когда доберусь туда. Я не знаю, согласится ли Эллестра уехать с нами или будет возражать, возможно, она попытается убить тебя. Или Леми решит, что не хочет уезжать. Я не знаю. Этот город всегда был для меня домом — хотела я этого или нет — и мысль о прощании пугает меня. Возможно, это к лучшему, но… я знаю, что если уеду, больше никогда не вернусь. И хотя люди там могут казаться подавленными и ожесточенными, они добрые, несмотря на грубость, и преданные, и я вписываюсь в этот мир. Я не вписываюсь в Норланд, и особенно в семью Колбеков.
— Я не хочу, чтобы ты вписывалась, — говорю я. — Я хочу, чтобы ты оставалась такой, какая есть. Пусть все остальные приспосабливаются.
— Тебе легко говорить, — говорит она, бросая на меня язвительный взгляд.
Моя грудь раздувается от негодования.
— Это не так. Я не приспосабливаюсь. Мне это дается с трудом.
Она улавливает тон моего голоса.
— Тебе ни за что не приходится бороться, Андор.
Я качаю головой.
— Я паршивая овца в семье. Изгой. У всех есть свое дело в семейном бизнесе, кроме меня. Потому что отказываюсь делать что-то по их указке… — Я замолкаю, понимая, что это не совсем так. — Или, вернее сказать, не потому, что я не хочу, а потому, что не могу. Я снова и снова пытался выполнять ту роль, которую сейчас играет мой дядя. Я пытался быть Мастером Монет, вести учет, организовывать рейды, следить за тем, что изобретает Штайнер и сколько денег нужно армии, но у меня ничего не получалось. Я просто не смог. Мой мозг работает иначе, как будто физически не позволяет мне делать это. Как будто передо мной каменная плита, и я не могу преодолеть ее. Я все порчу, все забываю, я полная катастрофа. И как бы ни старался быть таким, каким меня хочет видеть мой отец, я просто не могу.
Я прерывисто вздыхаю и смотрю на волны.
— Поэтому я приспосабливаюсь, но единственным способом, которым могу. Я нахожу что-то другое, что больше никто не будет делать, потому что не настолько глуп, чтобы пытаться.
— Я тоже ворую яйца, — говорит она.
— Да, и тебе за это платят. Мне — нет. Я делаю это, потому что только так чувствую, что вношу свой вклад, что от меня есть какая-то польза. Я знаю, что мой отец мог бы нанять воров — уверен, он с удовольствием оставил бы тебя и избавился от меня. Но пока я выполняю свою работу и делаю это достаточно хорошо, я вношу свой вклад. И все же… я все еще нахожусь на задворках семьи. Я не принадлежу к ней. Я просто Андор, сын, о котором мой отец думает, чтобы лучше бы мня никогда не было. — Я заглядываю в кружку. — Черт. Теперь и я готов выпить все.