Прошлой осенью Кепиниете, сделав творог, понесла его прямо в ладонях трепальщику льна. Тот был из юнкурцев, посмотрел и покачал головой: «Спасибо, мать! Я землю не ем». Над этим смеялись все дивайцы.
Подводы проезжали подле самых дверей жилого дома, порог вечно забрызган грязью. Вонь со двора врывалась в комнату, и когда Лиена за обедом подносила ложку ко рту, у нее давило под ложечкой. Но об этом Лиена Светямур мало думала. Когда муж уходил к своей, покрытой дерном, целый день дымящейся печи за ригой, а мальчишки, лопоча по-немецки, скрывались в ближайшем лесу, Лиена опускалась на скамью и широко открытыми глазами смотрела на свои руки. К рукам точно приросла несмываемая грязь.
Каждый кусочек ее тела казался ей облитым грязью. Втоптанной в грязь тряпкой чувствовала она себя.
И прежде в ней иногда пробуждалось смутное предчувствие, что в брачной жизни есть что-то такое, о чем никто не говорит и прячет, как грязное белье. Но разве это можно назвать жизнью? Мука и отвращение без конца, без края.
В первый день она попробовала хоть немного прибрать комнату, — под обеими кроватями были натолканы тряпки, на нарах мальчишек валялся различный хлам, лохмотья. Но едва Лиена успела вымести весь мусор на середину комнаты, как вошел Светямур и завопил так, что метла вывалилась у нее из рук. Что это за фокусы? Разве он разрешил ей совать нос куда не следует? У него здесь свой порядок, без его разрешения она пальцем не смеет ни до чего дотронуться.
Как-то он принес из клети кусочек копченого мяса и велел нарезать ломтиками на завтрак. Глядел, глядел, как Лиена неуверенными руками режет, выдернул из-за кушака острый нож, чуть-чуть не порезав себе пальцы.
— Zum Teuvel! К черту! Она, кажется, впервые видит мясо! Вот как надо! — Он отхватил себе два толстых ломтя, Лиене и ребятишкам — по одному тоненькому.
На следующее утро встал раздраженный, сердитый, с сопеньем выбрался из кровати. Схватил новую юбку и блузку Лиены и запер в шкаф, где держал под замком хлеб и сахар. Сорвал со шкафа старое ситцевое платье своей покойной жены и бросил на кровать Лиене.
— На работу это надевайт! — сказал он. — Новое платье по воскресений. Luder! Стерва!
Мальчишки на своих нарах зафыркали. По утрам, одеваясь, они обычно дразнили друг друга, щипались. Но теперь каждый щипок у них сопровождался выкриками — Luder. С хохотом выбежали они за дверь, и на дворе раздалось громкое — Luder! Когда Лиена вышла во двор, два пронзительных голоса тянули где-то у опушки леса: Lu-u-der! Luder!
Первая жена Светямура была высокая и худая, как палка. Старое ситцевое платье с разорванными рукавами было длинно Лиене, подол волочился по земле. Лиена, убираясь во дворе, пробовала придержать подол руками, но вскоре поняла, что это бесполезно. Мальчишки издевались над ней, высовывали длинные языки, бросали комки грязи, палки. Эти обезьяны ненавидели ее и презирали, как нищую, которая забралась в их дом и не уходит. Они все делали ей назло, дразнили ее, как только умели, целый день придумывали, чем бы ее донять. Возвращаясь из хлева, где кормила поросенка, Лиена находила комнату перевернутой вверх дном — конфорки с плиты сброшены в золу, ведро с водой опрокинуто — часами приходилось приводить комнату в порядок. Однажды вечером засунули ей под простыню колючий полевой репейник. За обедом и ужином эти негодяи нарочно заливали супом стол и выжидательно посматривали на нее, лопоча что-то по-немецки, — Лиена начала разбираться и понимать, что сорванцы в глаза издеваются над нею.
Светямур не перечил мальчишкам ни одним словом, они поняли это как поощрение своим выходкам и с каждым днем все наглели. По утрам Светямур поднимался с постели все более сумрачным и злым. Вставал с рассветом, чтобы пораньше разбудить своего помощника, который, по его мнению, был последним лодырем. Если Лиена не успевала вскочить и достаточно быстро одеться, Светямур кричал, топая по глиняному полу деревянными башмаками и свирепо вращая зрачками. И по глазам, и по взъерошенным бровям, и по складкам на лбу — по всему было видно, до чего он ненавидит и презирает Лиену, словно она обманула его самым бесстыдным образом, обворовала и к тому же отказывается признать это.
Он всячески истязал и унижал Лиену. Как и мальчишки, заходил в комнату в грязных башмаках, чтобы было больше уборки. Ломоть хлеба Лиене отрезал наполовину тоньше, чем мальчишкам. Никогда Лиена не наедалась досыта, чувствовала, что худеет, теряет прежнюю красоту. Глупая… мечтала о шелковых платках, о ботинках с пуговками… До чего же возненавидела она тяжелые колодки, которые до мозолей натирали ноги и стучали по глиняному полу, как старые сбитые подковы. Оставшись одна, она сбрасывала деревянные башмаки, опускалась на скамью и кусала руки, чтобы не закричать во весь голос.