Осис ждал, когда она спросит, чем кончился разговор с хозяином. Но сегодня вечером Мара была угрюма и мрачна, как облако дыма над ее головой. Испольщик вздохнул и подошел к кровати, поперек которой лежали трое малышей. Тале раскинулась, как барыня, остальных двух прижала друг к другу. Отец оттащил ее за ногу и накрыл всех одеялом, чтобы не спали голышом, как облупленные луковицы. Три рыжих таракана испуганно побежали гуськом по стене прятаться в щель. Андр спал на мешке с соломой, в закутке между плитой и кроватью, подложив руку под затылок, свесив ноги на пол. Первый год батрачил и, по старой привычке, укладывался спать не у хозяев, а на своем обычном месте. Несмотря на свои девятнадцать лет, заснул так же крепко, как малыши на кровати, полуоткрыв рот, неловко откинув голову; грязный большой палец ноги дергался, точно кто-то во сне щекотал ему пятку.
Осис вздохнул, настроение испортилось, комната показалась еще более душной и мрачной. Мара пряла усердно, низко наклонив голову, крепко сжав тонкие губы, большие глаза, казалось, совсем ввалились в темные впадины. Облако уже касалось ее лба, по временам она встряхивала головой и сердито чихала.
— Кончай! — сердито напомнил Осис. — Керосина осталось только полбутылки, так за лето все сожжешь.
Он лег, положив ноги на спинку кровати, чтобы защититься от блох; на минуту затих, потом процедил сквозь зубы неопределенный свистящий звук:
— Две пуры овса… проси, словно нищий. «Возьми мешок и насыпь, ты ведь не украдешь, тебя одного в клеть пустить можно…»
Кровать заскрипела так пронзительно, что дети за изголовьем зашевелились. Катыня даже пискнула. Осиене потушила коптилку, сняла юбку и перелезла на свое место. Некоторое время оба лежали тихо, но испольщик еще не освободился от гнетущих дум.
— Как нищий!.. — повторил он и закинул сжатый кулак за голову, — разве я ему осенью не отдам? Разве я не работаю так, что мне этот овес даже по уговору получить следует. Как подачку бросил. Скажи еще спасибо, что вором не считает…
Осиене притихла, даже не слышно, как дышит. Испольщик задержал дыхание, прислушиваясь: может, уснула? Нет, не заснула, неожиданно заговорила глухо, точно рот был приоткрыт:
— Хозяйский Ешка опять кружился возле Анны на паровом поле Озолиня.
Осис на мгновение притих, словно неожиданно получил по затылку, потом сердито отозвался:
— Что ты болтаешь! В уездном училище занятия еще не кончились, Ешка в Клидзине, у Леи.
Но Осиене точно и не слышала возражений и продолжала все горячее, тяжело дыша, давая волю тому, что за день накопилось на душе.
— И что только будет, что только будет! Добром, по-честному это не кончится… Как пес рыскает сюда через холмы и горы каждую неделю. И Анна размякла… Словно глаз у нее нет и разум вместе с кашей съела! Разве не видит и не понимает, чего ищет этот барчук?.. Мне сегодня так и хотелось схватить палку и бежать туда среди бела дня, пускай все люди видят и слышат…
Рехнулась ты, что ли! — испуганно прошептал Осис.
А чего? — Осиене задыхалась, точно ее душили. — Когда до срама доживем, что тогда будешь делать?.. Горька и тяжела доля бедняка, топчут нас в грязь эти богачи, да еще и оплевывают…
Осис был так потрясен, что не мог и слова вымолвить. Жена помолчала и не выдержала, боль и отчаяние вырывались с приглушенным шипением:
— Был бы ты как отец… Был бы как другие мужики… Сказал бы хозяйке, самому хозяину сказал бы…
Осис отодвинулся как можно дальше, на самый край кровати.
— Что ты говоришь! Я — хозяину!..
Словно она посмела упрекнуть в чем-то самого господа бога! Кажется, и Осиене поняла, что хватила через край, повернулась к стене и затихла. Осис долго прислушивался, но она ничего больше не сказала. Только уже засыпая, он почувствовал, как от легких толчков шуршит соломенная подушка — должно быть, от беззвучного рыдания у нее вздрагивали плечи. На дворе ветер, как бы предостерегая, стучал веткой яблони в окно.
Утро в субботу было пасмурное. Облака темно-серым покровом нависли над самыми крышами домов и верхушками деревьев. Холодный ветер не в силах был разорвать их и лишь сердито встряхивал и гнул старые яблони, гремел надетыми на изгородь подойниками и молочными ведрами.
Набух дождем этот серый покров, казалось — вот-вот разразится ливень. Когда хозяин Бривиней, в одной рубахе, босиком, вышел на середину двора, над заросшей зеленью ложбиной Диван прошла полосой дождевая дымка. «Эх, черт возьми! — с досадой передернул он широкими плечами. — Так и не даст закончить работу!» Мартынь с Галынем тем временем торопились запахать картошку; даже серый шагал по борозде быстрее, чем обычно. Но что пользы: как ни старайся, все равно работу до обеда не кончить. Наверное, так же торопились на овсяном поле Большой Андр с Браманом, но что толку — работы было, по крайней мере, до полдника.