— Ну, опять замолол! — проворчал Браман.
Мартынь только сердито повел на него глазами; с этаким и спорить не стоило. А когда в Купчах овес в дождь забороновали — вырос один чертополох, работницы убирали в рукавицах, иначе нельзя снопы вязать. Мартынь знал столько разных случаев из собственной жизни и из чужих рассказов, что стоило только начать с одного, как они тянулись нескончаемой вереницей. И чем больше историй, тем легче убедить слушателей, что он, Мартынь, говорит правду, а не этот обжора напротив.
Но Браману сейчас не до его рассказов. С большим куском он изрядно влопался: костей в нем оказалось больше, чем мяса. Сердито крякнув, бросил кость под стол, где она сразу захрустела в зубах Лача. Работницы переглянулись. Большой Андр утирал рот рукавом, а пастушонок на лежанке поперхнулся и закашлялся. Браман окинул всех пристальным взглядом, но ничего подозрительного не заметил. Вытер нож о порты, сложил его и начал шарить в карманах. Пришло время обычной отрыжки, и на столе появился кисет с порошком. Проглотил и повернулся к двери.
— В тот год, когда я в Рийниеках батрачил, после сева задали целый пир. Поросенок жареный, лепешки из московской муки, пиво…
Ванаг как будто не слыхал Брамана, да и никто всерьез его не принимал. Однако хозяин поднялся не спеша и в той медлительности, с которой он пошел к дверям, было что-то такое, отчего все разом посмотрели ему вслед. Хозяйка вышла вместе с ним, а батраки остались сидеть в торжественном ожидании, совсем как на молитве в воскресное утро. Только старший батрак нервно достал кисет с табаком, но не стал закуривать, а положил на стол.
Хозяин вернулся с полштофом спирта, хозяйка принесла три стакана, чайную ложку и сахарницу. Чаю к ужину не подали, и Бривинь налил в стаканы холодной воды из кружки Брамана, бросил в каждый по пяти кусочков сахара и, поставив все три в ряд, стал поочередно размешивать — спирт можно подливать, лишь когда весь сахар разойдется.
Это занятие требовало большого внимания. Ложечка, звеня, постукивала о стекло; сверкая в ярком свете лампы, поднимались вверх мелкие пузырьки. Очень уж все это было соблазнительно. Старший батрак, отвернувшись, ерзал на скамейке. По виду могли подумать, что ему невтерпеж, что он не может дождаться, — поневоле нужно сказать что-то. Браман только что помянул Рийниека — без этого здесь редко удавалось поесть. И Мартынь, приложившись затылком к стене, презрительно фыркнул:
— Ты все со своим Рийниеком… Разве он пиво варит — это пойло, а не пиво! Правда, бочонок у него есть подходящий и по берегу в кустах полно хмеля. Но ежели сноровки нет и солод поджарить как следует не умеет… Спросил бы у нашего Осиса, он бы научил.
На Брамана звон ложечки о стаканы производил совсем другое впечатление. Его серые глаза не отрываясь следили за плясавшей в руке хозяина ложечкой и щурились, становясь все злее.
— Осис! Вот тоже нашел мастера! — пролаял в ответ Браман. — Сам-то он что сварил на пасху? Что воду лакаешь, что это пиво — разницы никакой!
Действительно, на пасху Осис сильно разбавил пиво, и ни пены, ни настоящей крепости не было. Не зная, что возразить, Мартынь вскипел:
— Ну, тебе-то пиво нужно, как латгальцам, — с багульником да с табаком, чтобы глаза на лоб лезли, чтобы с двух штофов посреди двора свалиться.
Сказав это, он вдруг вспомнил случай из своего неисчерпаемого запаса. О тех же Рийниеках, — от них никуда не уйдешь. Ну вот хотя бы о старике, который давно помер, но не все ли равно… Тогда тоже только что отсеялись, как и сегодня. Старик слыл гулякой, почище Волосача. Но зато уж хозяин был хоть куда — три батрака при клочке земли, лошади — гора горой, каждый год в одно время с даугавцами кончал сеять. Кончал последнюю полосу, когда рядом, в Гаранчах, еще только зябь поднимали. На радостях хозяин после обеда пошел в корчму за полштофом, — тогда еще Рауды и в помине не был, а был Валодзе. К полднику домой вернулся; ну, конечно, у Валодзе успел перекусить. Ячмень у него внизу, ближе к реке. Сел он под окном и глядит, как батраки боронят. Скучно стало, — хлебну, думает, глоток, никто не заметит. Хлебнул раз, другой, третий, пока бутылка не опустела. Надо, значит, идти за новой. Чуть побольше версты будет, дело плевое. А с той, другой бутылкой, только до поворота к усадьбе добрался — да тут и свалился. Ячмень забороновали, поужинали, батраки сидят и ждут, когда посев вспрыскивать будут, но ни водки нет, ни хозяина. Смеркается уже, хозяйка рвет и мечет: ну известно, этот гуляка повстречался с какими-нибудь шалопаями и до свету домой не явится! У батраков тоже все кипит — сиди тут как дурак и жди, пока он, навалявшись за день на боку, гуляет в корчме! Пойдем за ним да вышибем его оттуда, как пробку. Только свернули с большака, а в том самом месте, где нынче лавку строят, кто-то в канаве барахтается, под самым кленом…