И все-таки любопытно, кого из знакомых женщин он хотел бы всегда видеть рядом с собой. Вспомнились встречи на митингах, в кабинетах, в очередях у магазинов. Память сохранила вопросы, с которыми к нему, как партийному работнику, обращались работницы, учительницы, матери голодных детей, вдовы погибших товарищей. Из длинной галереи лиц, промелькнувших перед глазами, отчетливее других запечатлелось лицо женщины, увиденной на берегу Волги.
Вырвав свободную минуту, измученный дневным зноем, Варейкис отправился на реку. С разбега прыгнув в воду, он «саженками» поплыл к противоположному, более низкому, поросшему густым кустарником, берегу. Неожиданно Иосиф услышал песню, которую где-то рядом пела женщина. Мотив ее был с детства знаком. Ее пели земляки, вместе с отцом уехавшие из Литвы на заводы Подмосковья. И уже достигнув противоположного берега, он, не вылезая из воды, подхватил песню:
На тропинке, сбегающей к воде, появилась женщина в цветастом сарафане с букетом ромашек в руке.
— Землячка в Симбирске — вот так сюрприз! Рад познакомиться.
— Может быть, прикажете мне раздеться и прыгнуть в воду, чтобы пожать вашу трудовую руку, господин председатель партии большевиков?
— Извините, — смутился Варейкис и поплыл обратно, на середине реки обернулся. Незнакомка стояла на берегу, подняв букет ромашек, и Иосиф Михайлович, помахав ей рукой, озорно крикнул: — До встречи, землячка! Только учтите, что я не господин председатель, а товарищ.
До встречи! Но когда произошла новая встреча, ни Варейкис, ни незнакомка не сделали даже попытки заговорить. Хотя и узнали друг друга. Встретились они в одном из залов бывшего кадетского корпуса, который занимал ныне Симбирский губисполком. В зал были приглашены все, кто имел отношение к воспитанию детей. Доклад о борьбе против беспризорности, улучшения работы детских домов, о подготовке школ к учебному году делал Иосиф Михайлович. Бедственное положение детей, обездоленных войной, тревожило коммунистов Симбирска не меньше, чем положение дел на фронте.
— Не хватает приютов. Если собрать всех беспризорных детей, не знающих, где приклонить голову, то нам на каждую койку в приютах пришлось бы укладывать по пять-шесть ребят. Голодные и грязные беспризорные дети ночуют на скамейках и в кустах бульваров, в старых заброшенных лодках на пристани.
Варейкис поймал на себе чей-то взгляд, сделал паузу и увидел в третьем ряду зрительного зала незнакомку. И, обращаясь уже к ней, видя перед собой только ее, Варейкис продолжал:
— Где же выход, как помочь детям, чьи отцы сегодня на фронте завоевывают счастливое будущее для человечества? Будущее! Это ведь дети. Ради их счастья льется на фронте кровь, горячая человеческая кровь! Сегодня у нас еще всего не хватает: продуктов, зданий, учителей, воспитателей, времени… Республика в кольце фронтов. Кони топчут посевы. Не плуг, а снаряды перепахивают землю. У пахаря в руках не серп, а винтовка. Время суровое. Возможно, завтра война ворвется и на улицы Симбирска, но сегодня мы обязаны сделать все, что в наших силах, и даже больше этого, чтобы помочь обездоленным детям. Надо создавать новые приюты. А те приюты, которые остались нам от старой власти, должны стать родным домом для детей. И в семьях ребята недоедают, не часто получают обновы, но они чисты, ухожены, к их головкам прикасается ласковая материнская рука, им улыбаются родные глаза… Губисполком принял постановление о первоочередном снабжении приютов. В первую очередь детям — хлеб и молоко, сахар и другие продукты, которые мы вырвем у торговцев и кулаков.
После доклада, усаживаясь за стол президиума, Иосиф Михайлович кивком головы поздоровался с незнакомкой. Она поняла, что этот знак приветствия адресован ей, и ответила легким кивком.
— Это что за цаца с вами раскланивается? — шепотом спросила Клава Верещагина, занявшая место в президиуме рядом с Варейкисом.