Именем революционного правительства призываю все вверенные мне полки дать отпор врагам революционной демократии и принять все меры к захвату Керенского, а также к недопущению подобных авантюр, грозящих завоеваниям революции и торжеству пролетариата.
Да здравствует революционная армия!
«Такими документами можно гордиться, — подумал Тухачевский. — Безвестный недавно еще подполковник стал исторической личностью, но остался простым и скромным офицером. Как сердечно и просто он разговаривает с подпоручиком, который по существу еще ничего не сделал для революции. Как хорошо, что он совсем не похож на того диктатора, анархиста, не признающего ни бога, ни черта, каким его изображали некоторые горячие головы в военном отделе ВЦИК и в Высшем Военном Совете. Возможно, он тщеславен, поэтому и показывает первому встречному приказы, которые рисуют его в выгодном свете…»
Чудошвили принес два стакана чаю, маленькие бутербродики с сыром и колбасой.
— Спасибо, Нестор, — поблагодарил адъютанта главком, — пока нам ничего больше не надо. — И, обращаясь уже к Тухачевскому, спросил: — Прочли? Пейте чай, пока горячий. Я волжанин. Люблю, грешным делом, побаловаться горячим чайком. Выпьешь пять-шесть стаканчиков, и вся дурь с потом выйдет.
Передавая главкому приказы, Михаил Николаевич хотел обратить его внимание, что, очевидно, писарь перепутал даты: 31 надо было написать в радиограмме, а 30 октября — в приказе Пулковскому отряду. Не ясно, что обозначает время «9 ч. 38 м. пополуночи», но Тухачевский промолчал, боясь, что будет непонят. Важен, конечно, смысл приказов, их дух, пафос, а не случайные описки.
Отхлебывая из стакана горячий чай, главком снова вернулся к письму, привезенному Тухачевским:
— Вас прислали ко мне для исполнения работ исключительной важности. На какой пост вы претендуете, Михаил Николаевич? Но прежде чем отвечать на этот вопрос, расскажите коротенько о себе: где служили, где воевали, под чьим командованием, на каком фронте? Не обижайтесь, ради бога, Михаил Николаевич, я просто хочу все или почти все знать о людях, с которыми приходится мне делить фронтовую судьбу.
Тухачевский назвал военное училище, которое закончил, полк, в котором воевал, лагеря для военнопленных, в которых провел несколько лет.
— Кадровый военный, превосходно. У лейб-гвардии хорошая репутация. Вас устроит пост командующего армией, подпоручик?
В этом, как бы случайно произнесенном старом звании «подпоручик» Михаилу Николаевичу почудилась скрытая ирония — ишь, чего захотел, не ротой командовать, а сразу армией — Тухачевский, как бы извиняясь, признался:
— Об этом вел речь Владимир Ильич, но я понимаю, что моих знаний…
— Пейте чай, остынет. Рад, что моя точка зрения по поводу вашего назначения совпадает с точкой зрения Ленина. Вам будет легче, чем тем унтерам или вахмистрам, которым нынче доверяют армии. У вас есть систематические знания, вы были «вашим благородием», служили в лейб-гвардии. Знания нужны и революционерам. Однако не хочу вводить вас в заблуждение. Вам придется, очевидно, принять первую армию Восточного фронта. Базируется она в Инзе. Охватывает территорию Симбирской и Пензенской губерний. Но армии как таковой — нет. Нет штабов, соединений. Есть разрозненные отряды. Без дисциплины. Многие командиры не желают подчиняться, действуют на свой страх и риск. Вам предстоит проявить не только военные знания, но и большую волю, выдержку, чтобы подчинить своей власти все эти отряды. Так что на хорошую жизнь не рассчитывайте…
— Благодарю за откровенность. О положении в войсках наслышан. На хорошую жизнь не рассчитываю. По крайней мере в настоящее время.
— Мы с вами призваны революцией. Ей мы служим — бескорыстно, безвозмездно, не думая ни о чинах, ни о славе. Придет время, и история сама поставит на пьедестал самых верных, самых бесстрашных рыцарей революции. Не каждый из нас сможет стать российским Гарибальди или Бонапартом, но каждый должен сделать все, что в его силах, показать все, на что он способен. Благословляю вас, Михаил Николаевич. Но только моего благословения мало. Власть командующего фронтом ограничена, и на ваше назначение командующим Первой армией надо получить добро членов Революционного Военного Совета фронта. Пойдемте, познакомлю.
В коридоре главком спросил у Тухачевского, как у старого знакомого, доверительно:
— Небось, в Москве вам наговорили обо мне черт знает что. Наполеон. Карьерист. Не любят меня в Высшем Военном Совете. Шлют до бесконечности предписания, указания, приказы — противоречивые, нелепые, исключающие один другой. Этот, между прочим, — спохватился Муравьев, деланно засмеялся, — генеральский гнев на меня производит малое впечатление. Главное для нас, революционеров, служение народу!