Земляки

— Видите, какие мы с вами несчастные.

— Нет, нет, — замахал руками Иосиф Михайлович, — только не несчастливые. Счастливые. И на Волге и на Украине — всюду я борюсь за свой родной край.

— У вас всюду друзья. У меня же знакомых много, а друга нет. Только не подумайте, что я набиваюсь вам в подруги. Просто объясняю, что у меня нет действенного средства, чтобы лечить ностальгию. Но давайте о другом. Хотя бы о вашем госте — красном генерале. Иванов сказал, что он собирается призвать в Красную Армию белых офицеров.

— Успел!

— Разве это тайна? Да об этом в Симбирске только и разговоров. Переполох в семьях офицеров. Страхи господни, слезы. Если бы мой муж оказался в городе…

— На каком же он фронте?

— Не знаю. Больше года не имела известий. Возможно, и в живых его нет.

— Пропал без вести?

— Незавидное у меня положение — ни мужняя жена, ни вдова. Но теперь таких, как я, много — солдатские жены. Мужчины, окопавшиеся в тылу, этим пользуются.

— Это вы по моему адресу?

— Помилуй бог, — и резко меняя тему разговора, спросила: — Вы не забыли литовский язык?

— Когда трудно, то даже по-литовски думаю.

— Вот как! Попробуем разговаривать по-литовски. Я так соскучилась по родному слову. Что вы думаете о нашем языке?

— Признаться, никогда об этом не думал. Язык как язык, средство общения людей…

— Какая проза. Язык выражает характер народа. В гостиных, как элегантный кавалер, блистает французский. Немец жестко бросает свое тяжелое бюргерское слово… Русский язык, наоборот, бойкий, замашистый. Какое же наше литовское слово?

— Все зависит, Елена Антоновна, от того, какие мысли этими словами люди выражают, — закрыв глаза, Варейкис, медленно вспоминая, стал читать давным-давно услышанные литовские стихи:

Барин еще никогда с мечом в руке не рождался.
Из материнского чрева бедняк не являлся вовеки
С грабельным острым зубцом, с кривою сохою, с бороною.
Кажут великую спесь между нас именитые баре, —

Будто бы плавает жир поверх разогретой водицы.
А горемыка-бедняк, как снимет шапчонку худую,
Так, ослепленный, ее и роняет у печки холодной
Или же, стоя в углу, перед барином гнется в поклоне.

Эляна, подперев ладонью подбородок, не мигая, слушала гостя и, когда Варейкис умолк, поморщилась:

— Нет, вы невыносимы, Юозас. Даже стихи вы читаете о бедных и богатых. И в поэзии у вас, большевиков, воспевается классовая ненависть.

— Помилуйте, Эляна, какие уж тут большевики. Это же строки из поэмы Кристиёнаса Донелайтиса.

— Не знаю, не слышала. Как, вы сказали, зовут поэта?

— Кристиёнас Донелайтис — ксендз, первый литовский стихотворец.

— Не знаю, — повторила с вызовом хозяйка квартиры. — Мне больше нравятся стихи другого ксендза — Майрониса:

Светло, как светло! То надежды горят…
Любовь воспевать мне охота!
Весь мир я бы к сердцу прижал, и подряд
Я все целовал бы без счета.

Чаепитие затянулось далеко за полночь. Варейкис с восторгом слушал стихи, которые, как ему казалось, прекрасно читала хозяйка. Он был радостно возбужден, чувствовал себя блаженно, как человек, который в студеную осеннюю ночь неожиданно получил возможность отогреться у костра. Не хотелось уходить, но Елена Антоновна несколько раз украдкой зевнула, прикрыв ладошкой рот.

— Пора и честь знать, — неохотно поднялся из-за стола Варейкис.

— Боже, как хорошо, что мы встретились. Сегодня я словно побывала в моем любимом Вильно, посидела на берегу Вилии в Закретском парке.

— Если захотите совершить еще одно такое же путешествие в Литву, я к вашим услугам.

— Непременно. Заходите.

— Тогда до скорой встречи, — Варейкис неловко, как-то суетливо поцеловал руку Елены Антоновны.

Глава седьмая ПОД КРАСНЫЕ ЗНАМЕНА

1

Едва часы на пожарной каланче пробили семь раз, как улицы Симбирска огласились криками юных продавцов газет:

— Приказ офицерам — встать под красные знамена. Сегодня, третьего июля, начинается мобилизация.

— На Украине восстание против кайзеровских войск.

— Кому «Известия»? Читайте приказ командарма. Кому «Известия»?