— Вместо ордера предъявили букет роз, — поддержал шутку Варейкис.
Когда началось чаепитие, Елена Антоновна задала вопрос, который, очевидно, возник у нее в тот самый момент, когда командарм обмолвился, что был в плену: не встречал ли Михаил Николаевич в лагерях поручика Синкевича Виктора Викентьевича. Эляна взяла с рояля фотографию мужа.
— Ни в одном из четырех офицерских лагерей в Германии, в которых мне, к сожалению, пришлось пробыть не месяцы, а годы, я не встречал офицера, похожего на вашего мужа. Впрочем, это и не удивительно: мы все там не были похожи на самих себя.
Михаил Николаевич вынул из потертого портмоне фотографию изможденного, заросшего щетиной человека, неопределенного возраста, в рваной, измятой солдатской форме. Лишь по глазам, которые на лице с ввалившимися щеками казались еще больше, можно было признать Тухачевского. Командарм объяснил, что фотографию эту сделал в Париже, после того как побывал у русского военного агента графа Игнатьева, получил от него деньги на проезд и, прежде чем сбросить лагерное тряпье, зашел к фотографу.
— Этот снимок всегда со мной, — признался Тухачевский, — он не дает остывать сердцу.
— Боже мой, какой ужас, — несколько раз повторила Елена Антоновна, разглядывая то лагерную фотографию Тухачевского, то снимок мужа, сделанный перед отправкой на фронт. — В таком виде и я бы могла не узнать Виктора.
Как часто бывает в компании, собравшейся за столом, разговор перескакивал с темы на тему. С воспоминаний Тухачевского о плене переключились на положение с продовольствием в Симбирске, выслушали возмущенную речь хозяйки о фантастически высоких ценах на базаре. Затем без видимой связи последовал вопрос:
— Не понимаю, почему вы, большевики, не можете найти общего языка с эсерами. И они и вы — революционеры. И они и вы — русские люди, служите своему народу. Больше того, вот вы, Михаил Николаевич, сегодня призвали под знамена своей армии бывших царских офицеров. И об этом в Симбирске говорят как о сенсации. Но ведь Клим Сергеевич, я говорю о прапорщике Иванове, командующем Симбирской группой войск, давным-давно укомплектовал свою группу бывшими офицерами, это ни у кого не вызывало удивления.
— Вот как! — непроизвольно вырвалось у Тухачевского, и он выразительно посмотрел на Варейкиса. Иосифу Михайловичу был хорошо понятен этот взгляд. Только на днях Клим Иванов вместе с эсером военкомом наотрез отказались участвовать в мобилизации офицеров для службы в Первой армии, уверяя, что не намерен оживлять «смердящие трупы». Оказывается, что эти самые «смердящие трупы» уже давно используют в Симбирской группе войск. Почему же они делают из этого тайну?
Определив по выразительным взглядам мужчин, что сболтнула что-то лишнее, Елена Антоновна с напускной веселостью воскликнула:
— Господа, я не политик и ничего в ваших баталиях не понимаю. Имейте снисхождение. Я не героиня, я просто женщина, возможно, даже недалекая… У меня не укладывается в голове, как вы, интеллигентные люди, одаренные от природы, музыканты, художники, живете в казармах, находите общий язык с невежественными солдатами, подлаживаетесь под них?
— Хотите, объясню? — спросил Михаил Николаевич.
— И вы думаете, что я что-нибудь пойму?
— Захотите, Эляна, — ответил за друга Варейкис, — все поймете.
— С вашей помощью, Юозас, — по-литовски произнесла хозяйка. Улыбнувшись Тухачевскому, объяснила по-русски: — Я призналась товарищу Варейкису, что нуждаюсь в его помощи. Вы за это меня не осуждаете?
— Завидую. И хочу признаться, что сам некоторым образом нуждаюсь в вашей помощи.
Елена Антоновна деланно засмеялась, даже захлопала в ладоши:
— Никогда мне еще не приходилось оказывать услуг командующим целыми армиями. Сразу предупреждаю, что на роль Жанны д’Арк я не подхожу. Вот если вы намерены провести мобилизацию амазонок… В детстве я несколько раз садилась на коня, но оружия никогда в руках не держала.
— Услуга другого свойства. Речь идет о маленькой девочке, судьба которой заинтересовала меня в Москве.
— Вы меня заинтриговали, Михаил Николаевич, я вся внимание.
Не вдаваясь в подробности, Михаил Николаевич рассказал о Гражине, о том, что она ищет тетю Эляну, которая живет в городе, где родился Ленин.
— Вы полагаете, что эта девочка моя племянница?
— Я ничего не могу утверждать. Когда Иосиф назвал ваше имя, то я подумал…
— Девочка не называла имени матери?
— Кажется, не называла.