Верещагина не сразу решилась подойти к Иосифу Михайловичу. Жалко было прерывать его красивую работу, но время не ждало, и она робко дотронулась до рукава синей блузы. Словно пробуждаясь от сна, Варейкис недоуменно посмотрел на журналистку:
— Ты? Что случилось?
Клава торопливо стала рассказывать о митинге в бронедивизионе. Иосиф спросил:
— Когда ты ушла из бронедивизиона?
— Часа полтора назад.
— Видишь, митинг, конечно, они уже окончили. Нас ждать не станут. Найди Швера, пусть займется этим дивизионом. Завтра вместе проведем там митинг. А сейчас, извини, меня ждет работа.
Варейкис снова включил станок, но спокойствие было утрачено. Деталь он обточил в полном соответствии с чертежом, но радость, овладевшая им в начале работы, не вернулась.
Глава девятая
НАДВИГАЕТСЯ ГРОЗА
— Нестор!
В кабинете бесшумно появляется адъютант.
— Душно, — сквозь зубы произнес главком. Нестор Чудошвили подошел к огромному окну, распахнул его, затем затянул шелковые шторы, чтобы не пропускали солнечных лучей.
— Не сгнила еще от пота твоя черкеска, Нестор? — спросил главком.
— Зачем сгнила, зачем так говоришь?
— Жарко, одел бы что полегче.
— Князья Чудошвили никогда не расставались с черкеской и своим кинжалом. Мой дед и отец этим кинжалом отвечали на обиду каждому, кто посмел…
— Ступай!
Муравьев отлично знал, что его адъютант ни к какому княжескому роду не принадлежал. И кинжал, и черкеска достались ему не по наследству, а были сняты с убитого офицера дикой дивизии генерала Шкуро. В другой раз он бы строго выговорил своему адъютанту за вранье, но сейчас было жарко и беспокойно.
— Нестор!
Снова в кабинете появляется грузин в красной черкеске.
— Сквозняк. Простудить меня хочешь, каналья!
Адъютант бесшумно закрывает окно, раздвигает занавески.
— Начальника штаба ко мне, — приказывает командующий, но не успевает Чудошвили дойти до дверей, как Муравьев отменяет приказ и просит узнать, не поступили ли какие-нибудь сообщения из Москвы.
— Нет телеграмм. Молчит Москва. Хочешь, приведу девочку молоденькую, как овечку, красивую, как персик…
— Что! — грохнул кулаком но столу Муравьев. — Я тебе такую овечку покажу, такой персик!
— Зачем кричишь. Девочка очень помогает нервы успокоить.
— Пшел вон, болван! Не вздумай приниматься за старое.
— Зачем, дорогой, — старое. Молодой был, глупый. Теперь за кусок сала, буханку хлеба любую могу выбирать.
Красная черкеска скрылась за дверью, а командующий позавидовал беззаботности своего адъютанта. У такого кобеля только бабы на уме. Небось, каждую ночь новую приводит. Видно, урок впрок не пошел. А ведь расстреляли бы Нестора, не вызволи его из тюрьмы Муравьев. И погорел на девчонке. В присутствии матери изнасиловал гимназистку.
Отхлестав тогда адъютанта нагайкой, спросил:
— Зачем такое скотство?
— Вначале я мамашку попросил, а она меня нахалом назвала, тогда я со злости девчонку повалил…
— Сволочь ты, прикажу расстрелять.
— Это всегда, начальник, успеешь. Только не торопись. Я тебе, как послушная собака, служить стану.
Муравьев не очень верил в привязанность Чудошвили. Случись какая беда — первый сбежит. Но пока командующий в силе, Нестор действительно послушная собака, выполнит любое поручение — ни слезы, ни грязь, ни кровь его не остановят. Что ж, и такая сволочь может пригодиться. Мало ли кого надо будет убрать с дороги. Кто знает, что произойдет через час?
Который день Михаил Муравьев мечется из стороны в сторону, меняет свои решения и мучительно ищет ответ на вопрос: кто победит в этой схватке?
Вчера, провожая делегатов на съезд Советов в Москву, он угодливо пожимал им руки, торжественно заверял:
— Знайте, товарищи, что враги революции — мои враги. За идеалы коммунизма я не пожалею жизни. Передайте Владимиру Ильичу, что главком Муравьев, как верный солдат революции, навсегда останется с большевиками. Навсегда, что бы ни случилось!
Еще в юнкерском училище Миша Муравьев пришел к убеждению, что всех людей, населяющих земной шар, можно разделить на три категории: первая — полководцы, люди сильной воли, диктаторы, подобные Бонапарту, вторая — политические деятели, мыслители, и третья — серая масса, стадо, не способное самостоятельно мыслить, действовать, способное лишь плыть по течению, подчиняться чужой воле. Тогда же он решил пробиться в число людей первого сорта. Их было ничтожно мало, но именно от них зависели судьбы человечества, они творили историю. Их поступки облекали в достойную форму мыслители. Самые нелепые действия диктаторов они так преподносили массам, что те почитали их истиной. Ну, а стадо всегда есть стадо. Диктатору же приходится маневрировать, соблюдать необходимую дистанцию между мыслителями и массой. Для этого ему необходимо знать настоящую цену идеям и уметь чувствовать, как настроена масса, понимать ее настроение.