Глава десятая
МЯТЕЖ
Красивое смуглое лицо Муравьева побледнело от гнева. Такого разноса ему давно никто не устраивал. Члены Реввоенсовета Благонравов и Кобозев, прибывший к ним на подмогу известный большевик, член Всероссийской коллегии по формированию Рабоче-Крестьянской Красной Армии, Мехоношин учинили над ним, главкомом, подлинный суд. И все началось из-за рапорта командарма Первой. Черт знает, каким образом он попал в Реввоенсовет.
— Самарская операция самая важная на Восточном фронте. Освобождение Самары от белочехов играет огромную политическую роль. Первая армия освобождает Сызрань, готова развить наступление на Самару. Командарм присылает вам смелый план, а вы его отменяете. Ни с кем не советуясь, предлагаете другой, мягко выражаясь, сомнительный план…
Немного оправившись от страха, Муравьев решился прервать гневную речь московского гостя Мехоношина.
— Позвольте. Я командующий фронтом. Меня уполномочило Советское правительство…
— Ишь, как заговорил! — возмутился Кобозев. — Я — командующий! Что хочу, то и ворочу. Другим и думать и командовать не позволю. Тухачевский правильно пишет. Георгий Иванович, — попросил Благонравова Кобозев, — дай-ка рапорт командарма. Вот что он пишет по поводу вашего плана наступления на Самару: «Совершенно невозможно так стеснять мою самостоятельность, как это делаете вы. Мне лучше видно на месте, как надо дело делать. Давайте мне задачи, и они будут выполнены, но не давайте мне рецептов — это невыполнимо. Неужели всемирная военная история еще недостаточно это доказала… Вы же командуете за меня и даже за моих начальников дивизий. Может быть, это было вызвано нераспорядительностью прежних начальников, но мне кажется, что до сих пор я не мог вызвать в этом отношении вашего недовольства».
Муравьев вымученно улыбнулся: мол, я погорячился, обиделся на заносчивый тон командарма. Да и то подумать, молод он еще так разговаривать с главкомом, если сам не научился подчиняться дисциплине, то и других не научит. Но в членов Реввоенсовета словно вселился бес. Они не желали довольствоваться полупризнаниями Муравьева. Муравьев пытался угадать, что произошло, что известно Реввоенсовету, почему члены Совета резко изменили к нему отношение.
На столе перед Мехоношиным лежал номер «Правды», на первой странице которого было отпечатано Правительственное сообщение о подавлении в Москве мятежа левых эсеров. Красным карандашом отчеркнуто как раз то место, где правительство сообщает, что отдало распоряжение об аресте и разоружении всех левоэсеровских отрядов и прежде всего об аресте всех членов ЦК партии левых эсеров. Главком столько раз читал это сообщение, обсуждал его с Борисом Станиславовичем, что, кажется, запомнил его навсегда. Вслед за отчеркнутым местом шло предложение: «Оказывающих вооруженное сопротивление при аресте — расстреливать». Участия в московском мятеже Муравьев не принимал, нигде не высказывался о мятежниках. Ну а то, что был левым эсером, он не скрывал. Это известно не только Реввоенсовету, но и правительству. Главком даже похвалил себя, что не поддался уговорам эмиссара Спиридоновой и не обнаружил себя преждевременно. С этой точки зрения он может быть спокоен.
Члены Реввоенсовета выражали свое неудовольствие тем, что главком не считает нужным информировать их о важнейших событиях, происходящих на фронте. Не познакомил с планом наступления на Самару, предложенным Тухачевским. Нет, нельзя быть спокойным. Снаряды падают все ближе. Сегодня большевики схватили Спиридонову, а завтра, возможно, этот Мехоношин прикажет и его поставить к стенке. Может быть, и не к стенке, но с поста главкома, разумеется, снимут. А это конец карьеры, и все, чего добился, пойдет к черту. Надо что-то предпринимать немедленно, сегодня, завтра, пока еще остается в его подчинении фронт. Лучше быть мертвым львом, чем живой битой собакой. Может быть, еще не поздно последовать совету Спиридоновой, поднять фронт… Им, в Москве, сейчас не до него. Но зачем-то прислали Мехоношина?
— Чем вы руководствовались, когда принимали в штабе члена Центрального Комитета партии левых эсеров? — спросил Мехоношин.
Муравьев покрылся испариной, теперь все, теперь конец!
— Когда?! — выкрикнул он и сразу же пожалел. Отпираться бессмысленно — Бориса Станиславовича видели в штабе, он назвал себя. Ясно, что об этом успели доложить не только в Реввоенсовет, но и в местное чека. В этих условиях, пожалуй, лучше сыграть в откровенность. Словно вспомнив о малозначащем деле, он признался, что действительно к нему заходил работник ЦК партии левых эсеров, который был проездом в Казани, и вслед за этим признанием с пафосом произнес: