— После трехлетней мучительнейшей и реакционнейшей из войн народ получил благодаря Советской власти и ее правильной, не сбивающейся на «фразерство», тактике маленькую-маленькую, совсем маленькую, непрочную и далеко не полную передышку, а левые интеллигентки с великолепием влюбленного в себя Нарцисса болтают о том, что мы, большевики, прививаем народным массам психологию мира, бездеятельную психологию мира. Но мы не виляем, говорим народу прямо, что вынуждены отступать, вынуждены не принимать боя с гигантами империализма, стараться уклониться от боя, выждать.
Все, о чем говорил Владимир Ильич, Тухачевский вбирал в себя, глубже проникался его убежденностью, верой в правоту принятых им решений. И когда Енукидзе, взглянув на часы, щадя, очевидно, время занятого до предела Ленина, вернул разговор к делам на Восточном фронте, Михаил Николаевич даже огорчился.
— Я располагаю сведениями, Владимир Ильич, — сказал Енукидзе, — что командующий фронтом Муравьев стал знаменем левых эсеров, они его высокопарно называют красным Бонапартом…
— Вот видите, еще один Наполеон, — иронически заметил Ленин. — Тщеславие левых эсеров не знает пределов. Каждый из них необычайно высокого о себе мнения.
— Я слышал, что Михаил Муравьев разбил под Гатчиной казаков генерала Краснова, — решился вставить и свое слово в разговор Тухачевский.
— Казаков генерала Краснова под Гатчиной, — уточнил Владимир Ильич, — разбил не подполковник Муравьев, а рабочие отряды Питера. Любят у нас выпячивать роль отдельных личностей, замалчивая героизм масс. Так и рождаются нелепые легенды о новых наполеонах. Нам нужны преданные народу командиры, способные создать и возглавить регулярную армию рабочих и крестьян, Красную Армию. И здесь без услуг бывших офицеров, конечно, честных, нам не обойтись.
— Среди пленных офицеров, — напомнил Тухачевский, — многие почли бы за честь служить верой и правдой Красной Армии. Правда, среди русских офицеров оказалось немало мерзавцев, но большинство деморализовано, просто растерялось.
— Конечно, не все они контрреволюционеры, — согласился Ленин. — И мне кажется, что Советскому правительству следует призвать их в Красную Армию в качестве военных специалистов. Такое обращение правительства к офицерам поднимет их в собственных глазах. Не правда ли?
— Безусловно, — подтвердил Тухачевский.
— Вот и поручим вам, Михаил Николаевич, провести на Волге мобилизацию офицеров для вашей армии.
— Если мне будет предоставлено такое право, я им охотно воспользуюсь.
— Охотно-то охотно, — сказал Енукидзе, — только, пожалуйста, не строй иллюзий. Чтобы провести мобилизацию, недостаточно написать приказ. Твоя армия будет создаваться в Поволжье — в Симбирске или Пензе…
— Наших родных краях, — улыбнулся Владимир Ильич. — Ведь мы почти земляки?
— Я пензенский, и знаю наши места, наших людей.
— Так вот, среди ваших людей, — продолжал Енукидзе, — окопалось много левых эсеров. Их засилие и в Симбирске, и в Пензе, и в Казани…
— Не сгущайте краски, Авель Софронович, там немало и настоящих коммунистов, которые не дают спуска «ура-революционерам».
Глава вторая
НА ФРОНТ
— Ирис, кому ирис сочный, молочный, сливочный, наливочный! — выкрикивает девчонка в клетчатом платьице, а из-под фуражки с огромным козырьком, надвинутой на самые глаза, выбиваются пряди давно немытых русых волос. — Ирис, кому ирис? Навались, если деньги завелись.
По пыльным аллеям скверика у Кремлевской стены проходят разношерстно одетые люди. Перед глазами девчонки мелькают вылинявшие солдатские гимнастерки, косоворотки, потрепанные пиджаки, ситцевые платья. Никому нет дела ни до девчонки, ни до ее фанерного ящичка с липкими коричневыми, нарезанными аккуратными квадратиками конфетками.
Рядом старик с благородной осанкой, в шляпе и визитном костюме унылым голосом предлагает прохожим свой товар:
— Есть папиросы «Сальве»… Папиросы «Сальве» штучно и пачками.
— Спички шведские, головки советские, — озорно кричит парень с косматой гривой волос, — пять минут вонь, потом огонь!
Засунув руки чуть ли не по локти в карманы рваных штанов, к девчонке подходит конопатый мальчишка, веснушки на его лице отчетливо видны даже под слоем грязи и сажи. По бокам два телохранителя, такие же, как и он, грязные ребятки. Девочка насторожилась, сжала ремень, на котором висела коробка с ирисками, прижалась к стене.