— Может, угостишь, красотка? — выставив вперед ногу, спросил мальчишка постарше.
— Проваливай, проваливай, много вас здесь шляется, на всех не напасешься.
— Чтой-то я давно ирисок не сосал, — басит второй мальчуган.
— Некогда было, мамкину сиську сосал, — ответила девочка.
— Угостишь добровольно или как? — приближается к девчонке старший.
— А то что? — воинственно спрашивает девчонка. — Может, подеремся? Только один на один.
— С девчонками не дерусь.
— Слабак. Боишься, да?
— Это я боюсь?
— Ты, а то кто же?
— Я ж тебя ударю неаккуратно и перешибу, как соплю.
— Ты, меня? Ну — ударь!
— Вот и ударю, — отступает на шаг мальчишка.
— Чего же не бьешь?
— Если хочешь — получишь.
— Мечтаю.
Мальчишка ловким движением натягивает девчонке козырек фуражки на самый нос. Жадные руки ребят тянутся к сладостям. Девочка ударила по жадным мальчишечьим рукам, скинула коробку с ирисом, отдала самому маленькому.
— Держи, только не лопай. Ты, конопатый, иди поближе, — позвала она старшего. — Я тебе уши надеру, чтобы не приставал к незнакомым девчонкам.
— Извините, графиня, больше не буду, — корчит рожу мальчишка. — Испугала, смотри, как ноги дрожат. — Подогнув колени, грязные и острые, вылезшие сквозь дыры в штанах, мальчишка стал подергиваться.
— Трусливый, как Керенский, — с презрением сказала девочка, — скидывай штаны, я тебе платье свое отдам, чтобы сподручнее было бежать.
Такого оскорбления мальчишка не в силах был перенести и бросился с кулаками на обидчицу. Та вцепилась обеими руками в его кудлы. Мальчик взревел от боли. Оба молниеносно очутились на земле.
В это время с ребятами поравнялись вышедшие из Кремля Тухачевский и Енукидзе.
— Прекратить! — громко приказал Тухачевский. — Мальчишка напал на девчонку. Стыд-то какой.
Мальчик переводит дыхание, лицо у него расцарапано.
— Она сама… Керенским меня обозвала.
— Эта девочка сумеет сама за себя постоять, — смеется Енукидзе. — А нам с тобой, Михаил Николаевич, надо обсудить предложение Ленина.
Мир наступает так же неожиданно, как и возникла драка. Забияка проводит рукой по исцарапанному лицу:
— Ты девчонка смелая, только не по правилам дерешься. Зачем за волосы дергала?
— Так всегда женщины дерутся. Как тебя зовут?
— Сашка. А тебя?
— Гражина.
— Чудное имя.
— Гражина — вражина, — дразнит маленький.
— Что ты сказал? — поворачивается к нему девочка.
Тот в испуге отступает, спотыкается и роняет коробку с ирисками. Малыш не знает, что ему делать — удирать от этой грозной девчонки, с которой даже Сашка не справился, или плакать, молить о пощаде.
— Ладно, живи, — благосклонно произносит Гражина, щелкнув малыша по носу.
— Верно. Пусть живет, — поддерживает Сашка.
— Ерунда, — беспечно соглашается девочка, — ириски мы сейчас оближем, будут совсем свежие, аж заблестят.
Это предложение ребята встречают с восторгом. Собрав с земли конфеты, старательно их облизывают.
Гордая своей победой, завязавшейся дружбой с мальчишками, Гражина становится великодушной.
— Чего их лизать — лопайте. Все равно я от хозяина уйду. Делать мне в Москве больше нечего. Подамся на Волгу. Там тетка живет. Богатая, говорят, учительница. Туда и поеду.
— На Волгу? — прикидывает Саша. — Можно и на Волгу. Мне тоже в Москве нечего задерживаться. Вольный я, как ветер.
— А мы куда? — дуэтом спрашивают младшие ребята.
— Вы? — переспрашивает Сашка. — Брысь под лавку, к мамке. Рано вам по свету ездить.
Все имущество командарма уместилось в потертом, видавшем виды, чемодане. В нем просторно себя чувствовала запасная гимнастерка, брюки, смена белья, чистые портянки, связанные матерью шерстяные носки и перчатки. Здесь же поместились бритвенный прибор, мыльница, зубная щетка и полотенце. Можно было бы в чемодан уложить и кожаную полевую сумку, но Тухачевский решил ее лучше держать при себе. В сумку он положил пакет на имя главкома Муравьева и письмо Авеля Софроновича Енукидзе членам Революционного Военного Совета Фронта большевикам Георгию Ивановичу Благонравову и Петру Алексеевичу Кобозеву.
— Большевики! — многозначительно произнес Енукидзе, закончив письмо, — на них опирайся… Прошу помнить, что я тебя в партию рекомендовал.