Но Яков Смушкевич от природы был понятливым, много читал. Вырвется свободная минута между походами, боями, сразу садится за газету, за книгу. Он глубоко верил в правоту дела, за которое воевал. Вот эту свою веру в правду большевиков он сумел передать и товарищам по полку.
Многие бойцы ему в отцы годились. А к его слову прислушивались. Знали, у комиссара слово и дело никогда не расходятся.
В дверь постучали. Соседка по дому отдыха принесла толстый пакет.
— Была в канцелярии, — объяснила она, — увидела, что вам письмо такое солидное пришло, и решила занести. Может, что важное.
— Спасибо, — поблагодарил Ткаченко, — на следующий раз я вам два письма взамен принесу.
— А мне никто не пишет.
— Сам напишу.
— Буду рада, — засмеялась женщина.
Когда соседка ушла, распечатали пакет. В нем оказались письма от матери и бабушки Германа, а еще нераспечатанный конверт, на котором стоял штамп Киевской почты. Пока Гера читал наставления бабушки, как себя вести, чтобы не простудиться, не ходить купаться в море без дедушки; наказы матери — повторять пройденный в пятом классе материал по английскому и литовскому языкам, Павел Петрович прочел письмо из Киева.
— Внесем поправки в наш рассказ, — сказал он внуку. — Получил я письмо от генерала. В юношеские годы он жил в Вильнюсе. Один из первых комсомольцев нашего города. Воевал на многих фронтах и в гражданскую, и в Великую Отечественную войну. Сейчас увлекся историей. Много собрал материалов о гражданской войне в Литве. Я ему писал, просил уточнить, не он ли сидел вместе со Смушкевичем в Лукишкской тюрьме. Оказывается, не он, а его брат Яков, тоже вильнюсский комсомолец.
— А разве Смушкевич сидел в тюрьме в Вильнюсе? — спросил Герман.
— В той самой Лукишкской тюрьме. Я ее тебе показывал после того, как мы смотрели фильм «Красные листья».
— Еще как помню. После того как Метельский стрелял в Вильнюсском суде в провокатора, который выдал коммунистов, его посадили в Лукишкскую тюрьму.
— Правильно. В фильме Сергей Метельский, а на самом деле это был Сергей Осипович Притыцкий. Герой Вильнюсского коммунистического подполья в годы господства панской Польши в нашем городе. В последнее время он был председателем Президиума Верховного Совета Белоруссии.
— Он вместе со Смушкевичем в Лукишкскои тюрьме сидел?
— Нет. Они не были знакомы и сидели в разное время. Яков Владимирович попал в тюрьму во время гражданской войны. Произошло это еще до того, как он воевал в бригаде Яна Фабрициуса. Служил Яков вначале в Минском коммунистическом батальоне Красной Армии. Батальон вел тяжелый бой под Барановичами. Яков был контужен и в бессознательном состоянии взят в плен польскими легионерами. Так он оказался потом в Лукишках.
Я и раньше слышал о побеге Якова Владимировича из Лукишкскои тюрьмы, а вот сейчас генерал из Киева подтверждает этот факт. Заключенных красноармейцев тюремщики заставляли работать. Они и дома ремонтировали, и завалы разбирали, мебель делали. Якова определили в тюремную прачечную. Весь день пар, грязь, вонища. Весь мокрый. Поздно вечером конвойные приходили за арестованными и издевательски приглашали:
— Бабоньки, кончай свои постирушки. Марш в камеры…
У прачечной, как и у других помещений тюрьмы, стояла охрана. Сбежать отсюда казалось немыслимым. Но Яков не мог смириться с неволей. Как птицу из клетки тянет в небо, так и его тянуло на фронт. Смушкевич давно готовился бежать из тюрьмы, а тут и случай удобный подвернулся. Он заметил, что охрана, забирая в камеры «прачек»-заключенных, не пересчитывает их.
Улучив удобный момент вечером, перед приходом охранников, Яков Владимирович спрятался за огромными корзинами, в которые складывали чистое белье. Рано утром за бельем приезжала на подводе полная полька. Она любила посмеяться с охранниками, балагурила и с заключенными. Случалось, то одного, то другого угостит куском хлеба или пригоршней семечек.
— Пани Зося, — однажды спросил ее Яков, — расскажите, что на воле делается. Может, газетку принесете.
— Ишь, какой грамотный. Да такому красавчику, как ты, не газеты надо читать, а с девушками танцевать. Пойдем вечерком танцевать…
— Рада душа в рай, да грехи не пускают, — отшутился Яков. — Такого красавца, как я, — показал на свою мокрую рваную одежду Смушкевич, — и на порог танцевального зала не пустят.