Тихончик сидел на мокром песке и безучастно и скучно смотрел в даль. Дедыш подошел к нему, сказал негромко:
— Ты чего, паря, загрустил-запечалился?
Он знал, что Тихончик не ответит, но спрашивал, увидев в глазах у блаженного нечто несхожее с его сердечным состоянием, и это смутило Дедыша, а ведь про него сказывали, что он души людской пониматель, и, растолковывая совершаемое в ней, способен найти помогающее человеку не потерять себя вовсе в неласковом мире и помочь поверить, что впереди ждет не одно горе, а и радость, пускай и маленькая. Но Дедыш одолел смущение, а углядев возле блаженного на мокром песке узкую и длинную, расколотую надвое, с одного конца тонко заостренную тесину, и, догадавшись, откуда она, понял, отчего у блаженного глаза словно бы зеленой тоской облиты и ничего в них нет, не то, что мысли какой-то, а и слабого устремления к чему-то. Обычно Дедыш прозревал, что Тихончику надо нынче, и поступал так, что блаженный оживлялся и поскуливал от нетерпения. Но теперь старец не знал, что можно сделать, и это расстроило его, он желал бы думать, что в состоянии поддержать слабого разумом если не действом, то словом, которое находилось у него, красное, и бывало понятно и мальцу.
Дедыш поднял с мокрого песка тесину, которую принес Тихончик, и с грустью осмотрел ее. Чуть в стороне от лагеря затеяли огорожу невесть подо что, может даже, под хозяйственные нужды, но на деревне решили, и про меж себя не всегда говоря об этом, что огорожа намерена обежать Карымиху и сделать ее частью лагеря, скрыть от от земного мира, чтоб стала она жалкой, никому не надобной, не свободной совершать то, что по сердцу. А решив так, вопреки здравому смыслу, деревня заволновалась. Впрочем, здравый ли смысл правит нынче, для каждого мужика понятный сызмала, не придуманный чьими-то установлениями, а даденный природой? Нет, однако ж, нынче другой смысл появился, путанный, не во благо крестьянскому люду, а в укор ему иль во зло, хотя и сокрытое разными словесами и мудреными лозунгами, что все кличут и кличут на какую-то войну, как если бы мало их прокатилось по русской земле, словно бы она не притомилась от них.
Да, деревня заволновалась, заперешептывалась, отыскались внутри нее, во чреве, силы противу зла направленные, и пошло, и поехало. С утра заключенные, под зорким оком стражи, ставят огорожу, а потемну кто-то настырный ломает ее, разбрасывает тесины. Одну из них и углядел Дедыш и расстроился. Уж ему ли, многое в жизни понимающему, не потерявшему веры в нее, не знать, что даже малое насилие во имя добра есть насилие. В любо случае зло порождает зло, а жизнь людская есть нечто поднявшееся над всеми и ничему не подчиненное, только Господу, что сулит людям, и великим грешникам тож, прощение. Оттого и отпустил миру Прощеный День, что верит в конечную благость людских помыслов, когда те устремлены к Нему, Всезрящему. К чему приведет противостояние деревенского мира и тех, кто угрожает ему, Дедыш сознавал, но и себе не хотел бы открыться до конца. Впрочем, чего уж тут!.. Крестьянскому миру сделается многократно утесненно и угнетенно духом. Старец мучался душевно, однако ж он не показал Тихончику своего состояния, которое тоже, как и у блаженного, было мало схоже с тем, что обычно правило им, заговорил о чем-то далеком и неясном. Иной раз Дедыш сказывал и об этом, а потом долго раздумывал, откуда сие нечаянное, ни к чему не зовущее, разве что к тихому и ясному, как доброе ночное видение, свету, что вдруг воссияет и долго еще не исчезнет, и все манит, манит. Он заговорил привычно складными, почти напевными словами, обещающими что-то удивительное, ни к чему не припадающее, только к радости, несуетной, редкой нынче для озабоченного сердца. Тихончик все больше склонялся в сторону Дедыша и в глазах у него менялось, и скоро в них не было так зелено, они как бы просветлели, прояснили… Старец улыбнулся, привычная мысль пришла в голову, сказала, что все будет хорошо, есть же в небесной тверди и другие силы, от Господа-милостивца, придет и скажет вещее, и тогда крестьянский мир встрепенется, потянется к свету и отступит неладное, отсеется, точно полова от доброго семени.