— А что, маху дали?.. Но ведь сказывали же в высших воровских кругах, что скоро и у восточного обережья Байкала появится новый хозяин. А он, говорили, страсть какой рыжий. И опять же в Москве самый главный пахан рыжий, и все прочие ловчилы у него тоже срыжа… Ну, мы и постарались, чтоб задобрить хозяина.
Не поймешь, насмехаются ли мужики, всерьез ли говорят. Неугадлива душа у русского человека!
— Зато и браво-то как! Все коровы нынче на один манер глядятся.
Не отступал от этого и мужичок с ноготок с дальнего придела, что на въезде в Карымиху. Он жил там с такой же малой и тихой, как и он сам, бабой, ни во что не влезая, стараясь угодить всякому. Мужика потому и взяли на тайный воровской спрос, что слаб с виду, любому кусту поклонится, думали, наведет на того, по чьему наущению живность на деревне поменяла масть. Но мужичок, хотя воры, обиженные за власть, били его смертно, а потом кинули обеспамятевшего на срамное унижение подлой уголовной черни, не отступил от своего. Это упорство не поглянулось Амбалу, увидел за ним и для себя отместное и, хотя закостенел умом и стал холоден душой, одна Ленча и могла расшевелить ее, растолкать угрюмую, забеспокоился. Это было не привычное беспокойство, которое приходило на день, а потом исчезало, догадывался, нет ему срока, и даже больше, смешавшись с тем, что вызвано тревогой за Ленчу, оно наверняка усилится. Так и случилось. Однажды Амбал услышал от Револи: «Уж не Агалапея ли стоит за этим своеволием?» Услышал и намеревался возразить, но промолчал, а потом спросил у себя мысленно: «Почему бы и нет? Что, не способна на такое чумная баба?.. — Помешкав, ответил: — Пожалуй что, способна». Все ж это было точно бы счужа, ну, пало на ум и улетело, не оставив и малой зацепки. Амбал почти позабыл о словах Револи и своем сомнении относительно благонадежности Агалапеи, но стоило увидеть старуху с братьями Кряжевыми за околичкой, подле поднявшейся над округой старой избы Дедыша, что зацепилась за прежде лесистое, а нынче голое, под белой заматеревшей снежной коркой, длинное и узкое угорье, как все, упрятанное в дальние тайники души, было извлечено и заблестело темно и угрюмо. Амбал медленно шел за теми, спешащими, однако ж с каждой минутой приближался к ним. А когда Агалапея и парни оказались на каменистом берегу, где их встретил Дедыш, остановился. Спустя немного Амбал разглядел и того, кто лежал на голой земле. «Кто же это?.. — с несвойственной ему тевогой подумал он. — По одежке-то судя, из бурятов. Видать, утопленник. Вынесло, поди, на камни и приморозило?..»
Он подумал так и вдруг вспомнил неближнее, в сущности не могущее иметь к теперешнему происшествию отношения, хотя и там были утопленники, и тут… Он тогда был молод и накапливал глухую силу в себе. Тогда к нему пришел некто в большом чине, и это едва ли не смутило его, тот в случае надобности вызывал его в старый поповский пятистенник, отданный под уездную власть после того, как хозяев: молоденького, с куцей рыжей бородкой и со слабой грудью священника и добротелую, добродушную попадью для поддержания строгости в крестьянском миру спровадили куда Макар телят не гонял. Амбал в те поры проживал на квартире у дряхлой старухи, она маялась глухотой и ничего не слышала и говорила чаще одна, и обо всем, что Бог на душу положит, не сообразуясь с понятием о жизни. Она могла при случае добрым словом помянуть царя-батюшку и всех безвинно загубленных бесовской силой. В конце концов, она надоела Амбалу, и он однажды поутру взял ее за руку и отвел в кутузку.
Помнится, он сидел за темным, давно не скобленным крестьянским столом и, дуя на плоское блюдце, пил горячий чай из самовара, что приткнулся желтым округлым боком к широкой зевластой печи, обволакиваясь паром. Амбал удивился, когда услышал, как за спиной скрипнула, отворившись, дверь. С тех пор, как он отвел старуху в кутузку, никто не захаживал в избу, прослышав о том, что хозяйка мается в подвале, но скорее, уже на уездном кладбище, сразу же за городком, на невысоком пригорке. Много ли слабому человеку надо, поди, недолго продержалась под строгим присмотром, отдала Богу душу.