И вот из динамика радиолы льются звуки вальса. Мой Рудик, студент лесотехнического института, взятый техником, уже устремился приглашать. Я тоже пригласил девушку, по всему видно, что нездешнюю. Приезжего человека в маленьком поселке всегда видно, а уж в клубе и подавно. Девушку звали Верой. Она была начальником небольшого отряда, занимающегося дешифрированием аэрофотосъемки. В отряде у нее одни парни.
Вера оказалась девушкой простой, без тени жеманства.
— Боюсь я, — говорит она, — как бы мои парни не наделали чего от безделья. Съездить на базу, отчитаться за месяц работы мне надо дня три. Парни останутся без глаза.
Меня осеняет идея.
— Вера, — говорю я, — дайте мне ваших ребят на недельку. Пусть ребята подработают.
— Поговорите с парнями сами, я возражать не стану.
Потом мы гуляли по улицам поселка. Ни мне, ни Вере домой идти не хотелось.
— Тоскуете по дому?
— Еще как, особенно вот в такие белые ночи. Я из Ленинграда.
— Так что же вас заставляет?
— Менять городскую удобную обжитость на таежный неуют?
— Скажем так.
Некоторое время Вера шагает молча.
— Человек самоутверждается по-разному.
Мимо нас идет Рудик с тоненькой девочкой. Это он так выполняет задание по вербовке рабочих. Следом идут Верины парни, и она останавливает их:
— Ребята, познакомьтесь. У этого человека есть к вам разговор.
Мы пожимаем друг другу руки и я коротко объясняю, в чем дело:
— У вас же все равно простой.
— Не простой, а отдых, — поправляет меня один с бородкой.
— Отдых с пустыми карманами — мука.
— Здесь вы правы, шеф, — театрально вздыхает «бородка».
— Как будете платить? — интересуется сутуловатый парень в кавказской фуражке блином.
— По высшей строке расценок.
— Да что тут толковать, — решительно заявляет парень постарше, — раз Вера Андреевна считает, что надо выручить, значит, выручим. Когда выходим?
— Утром, сегодня утром. Уже первый час ночи.
— Добро, меня зовут Николай.
Они уходят.
— До встречи, шеф, — салютует на прощание «бородка».
Вечер нас застает уже на полуострове. Мы изрядно вымокли, оступаясь с кочек в ржавую хлябь, пока перетащили свой скарб и продукты на сухой конец полуострова. Я заведомо знал, что на полуострове срублена избенка, а в Диком озере (таково его название) кишмя кишит белый карась. За какой надобностью была срублена избенка, я не знаю, только охотничьей ее назвать было нельзя. В охотничьих дверь всегда открывается вовнутрь, а у этой же наружу. Хозяин тайги — медведь рвет дверь на себя, потому и вовнутрь. Да и как отопрешь дверь, если ее завалит снегом. Скорее всего избенка служила ягодникам. В осеннюю пору болото здесь бордовело от клюквы.
Рудик все же завербовал к нам на работу ту тоненькую девчонку, и я назначил ее таборщицей. Поместили мы Нелли наверх, под крышу, и потолок избенки стал для нее полатями, сами мы комфортабельно устроились на нарах.
— Будешь жить в светелке, как царевна у семи богатырей, — не преминул сбалагурить «бородка», помогая Нелли забраться на полати.
Предстоящая работа была не столь уж сложной. Надо было намеченную на топокарте трассу перенести в натуру с корректировкой при необходимости. Рельеф был только чуть всхолмлен. И я гнал визиру чуть ли не бегом. Рудик вел пикетаж, дыша мне в затылок, поворотов почти не было, и углы его не задерживали. Рабочих Вера отпустила только на неделю, и, чтобы уложиться в срок, темп работы составил пять километров в день. Прорубить пять километров хода, даже сорокасантиметровой ширины, не так просто. С каждым днем мы все дальше отходили от лагеря и возвращались поздно. А стоило чуть стемнеть, как обратная дорога превращалась в пытку. Ноги натыкались на острые пенечки, оставленные нами после вырубки. Возвращаясь, мы падали к костру, над которым уже фырчало варево. Самые выносливые находили силы стащить с себя сапоги и протопать к озеру, сунуть горящие ступки в воду, Не проходило и двадцати минут, как зазывающий звон алюминиевых мисок стягивал нас к костру, где уже священнодействовала Нелли.
…Мы заканчивали работу. И в тот день задержались допоздна. Быстро темнело.
— Может, запалим костер, пересидим до рассвета? — предложил я. — Путь неблизкий.
Но меня не поддержали.
— Курево кончилось, — простонал кто-то.
— А у Нелли сегодня уха, котелок и еще полведра, на все озеро запах…
— Ладно, домой так домой. Рудик, иди замыкающим. Я пойду первым.
Загнав в патронник переломки патрон с крупной дробью, я зашагал, и за мной тронулись остальные. Двигаться в прямом направлении в лесу трудно даже днем и немыслимо— ночью. Зажечь факелы не удавалось, сырая хвоя не горела, а бересты не было. И вот началось болото. Сначала сухое с высокими кочками, а дальше под сапогами захлюпала вода. Наверно, мы походили на леших, шастающих по болотам: измазанные лица и руки, из горла вырываются хриплые возгласы, но вскоре и они затихли. Мы брели молча, устало спотыкаясь, всматриваясь в вывернутые коряжины. Напряженно вслушивались s ночные голоса тайги, то ухающие, то пронзительно вскрикивающие. От этих шорохов, неожиданных вскриков среди молчания по коже бежал знобящий холодок испуга. Казалось, что кто-то ждет нас впереди в засаде, чтобы внезапно напасть.