— Ты сказала, что твои родители часто уезжали. Надолго?
— По-разному, но не дольше, чем на пару недель. Мама говорила, что без меня ей тоскливо, — и от этой мысли на лице появляется тонкая улыбка. — Наверное, поэтому тетя и решила, что она умерла. Она говорит, мама не смогла бы спокойно жить, не зная, что творится с ее единственной дочерью.
— А твой отец?
— Папа… он…
Она облизывает губы, а потом переводит взгляд на психологиню, смотрящую так внимательно, будто пытается залезть к ней в голову и вытащить ответы прям оттуда. Ощущения неприятные, но дело вряд ли в ее взгляде.
— Папа часто брался за дополнительные задания во время основных. Меня они особо не посвящали в свою работу. Только знаю, что мама помогала разыскивать потерянных ведьм, украденных детей и все в таком роде, а папа восстанавливал справедливость, — на последних двух словах Алёна делает кавычки в воздухе. — Он не любил говорить о своей работе, и мама тоже была не в восторге от того, чем он занимается. Поэтому они часто разделялись, даже если отправлялись куда-то вместе.
Волкодав ничего не записывает.
И это осознание почему-то вдруг уязвляет. Неужели она рассказывает слишком много подробностей? Может, все это совсем неважно, и не стоило вообще вспоминать об этом. Волкодав даже к ручке не притрагивается. Так и сидит — чуть склонив голову набок, смотрит внимательно и держит ладони сцепленными в замок.
— Папа звонил за три дня до того, как они должны были вернуться, — продолжает Алёна, стараясь отогнать навязчивые мысли. — Сказал, что они разделились и договорились встретиться уже дома. Он вел себя… странно.
— В каком смысле странно?
Опять этот взгляд. Во рту пересыхает, и предложи психологиня сейчас чашку чая или стакан воды, Алёна не отказалась бы. Но кулера в кабинете нет, как и чайника. Спросить она почему-то не решается, лишь облизывает губы и отводит взгляд в сторону. Смотрит на стену за спиной собеседницы.
— Если ты не готова это обсуждать…
— Я готова, — резко обрывает ее Алёна. — Я же сказала, что хочу со всем разобраться и двигаться дальше.
Слова звучат непривычно резко, но Волкодав ее никак не одергивает, и это вызывает внезапный приступ чувства вины.
— Извините, Мария Андреевна, — лепечет Алёна уже тише. — Я не должна так с вами разговаривать.
Вместо едкого комментария или самодовольной улыбки Волкодав только коротко кивает, давая понять, что извинения приняты, а потом делает ладонью жест, без слов напоминая продолжать начатый рассказ.
— Простите, — зачем-то еще раз повторяет Алёна.
— Лучше вернемся к звонку твоего отца. Как выражалась эта странность, о которой ты упомянула? — спрашивает Волкодав, полностью игнорируя извинения. Хочется надеяться, что это не потому, что она затаила обиду, а совсем наоборот — потому что посчитала это частью своей работы.
— Да, папа… — несколько сбивчиво отзывается Алёна и не замечает, как начинает крутить в руках резинку для волос, до этого болтающуюся на запястье на манер браслета. — Он всегда звонил мне с работы, сколько я себя помню. Для него не существовало ничего трудного или невыполнимого, он всегда возвращался с улыбкой и обещал быстренько справиться и вернуться. А тогда он был взволнован. Знаете, с таким уставшим голосом, как будто не спал почти неделю. И еще он сказал, что скучает и жалеет, что не обнял меня напоследок. Вот это слово — напоследок — оно мне тогда и показалось странным. Понимаете, он никогда его не употреблял.
Волкодав хмурится, что-то записывает, а Алёна опускает взгляд на свои руки и надевает резинку обратно на запястье. Закидывает ногу на ногу и руки складывает в замок на манер сидящей напротив нее женщины.
— И что ты испытала во время того разговора?
— Не знаю.
— Алёна, — с нажимом произносит Волкодав, но взгляда не отрывает от своих записей, и оно даже к лучшему, потому что иначе Алёне бы захотелось исчезнуть, вжавшись в кресло, — очень важно, чтобы ты постаралась назвать эмоцию. Так тебе будет проще ее принять, а значит, и справиться с ней.
Звучит все так складно и просто.
Вот бы и чувства внутри можно было так же легко упорядочить, как строчки в ежедневнике психологини.
Алёна пытается зачем-то заглянуть в записи и пристыженно отводит взгляд в сторону, когда понимает, что ее поймали за этим занятием.
— Я чувствовала… — тянет она, пытаясь отвлечь Волкодав, — как будто он мне не доверяет. Как будто у них там что-то произошло, но я недостаточно взрослая, чтобы он рассказал мне, что случилось.
— Тебя это обидело?
— А вас бы нет?
Вместо ответа Волкодав загадочно хмыкает, уголки ее губ чуть заметно ползут наверх.