— Считаете меня упрямой дурой? — хрипло спрашивает Алёна.
— С чего бы мне считать тебя такой?
— Ну вы спрашивали, уверена я или нет, я сказала, что да. А на деле вот что вышло.
Если бы он ее не спас… Даже думать о подобном не хочется. Она вытирает рот тыльной стороной ладони и поворачивает голову в его сторону.
— Я себя переоценила, — признает Алёна. — Не надо было погружаться в транс в последний раз.
Какое-то время он молчит, выражение его лица остается нечитаемым, и мысленно она уже готовится к взбучке. Но его слова удивляют:
— Признание ошибки — первый шаг для работы над ней.
Владыка подает ей руку, и Алёна поднимается, опираясь на нее. Голова еще кружится, она стоит на ногах нетвердо, но он не торопит, не вырывает ладонь из ее руки и позволяет ей удостовериться, что она не упадет.
— Думаю, на сегодня хватит. Тем более, что ты пришла рассеянной, — подмечает он, и она косится на него.
— Так вы заметили?
— Я же не слепой.
— Тогда почему вы не сказали об этом сразу? — допытывается Алёна, наконец отпуская его руку и чувствуя себя достаточно уверенно, чтобы стоять без посторонней помощи. — Не сделали мне выговор и не отправили домой, например. Почему вы возитесь со мной, когда на это требуется время, терпение и усилия?
Он складывает руки на груди и немного наклоняет голову набок.
— Скажем так, — слова он подбирает деликатно, и она не может понять, с чем это связано: то ли старается ее не обидеть, то ли у него такая манера речи, — ты и твои способности представляют для меня научный интерес. После исчезновения Даны мне так и не удалось найти способную ведьму, которая не подавляет трансы, а хочет их изучать и подчинять себе.
Алёна цепляется за слово «исчезновение», как за соломинку. Оно ободряет ее, и от внезапной волны эмоций начинает едва ощутимо покалывать в пальцах.
— Так вы тоже считаете, что она жива? — тихо спрашивает она, хотя здесь все равно никто их не услышит. Почему-то говорить о родителях вслух все еще получается с трудом. А злиться или расплакаться в присутствии Владыки ей совершенно не хочется.
Особенно после того, как он вытащил ее из транса, в котором она застряла бы навечно без чужой помощи.
— Я не могу дать тебе надежду, Алёна, — отвечает он, тяжело выдохнув. — Моя вера и мои суждения субъективны. В них может быть много неправильного, поэтому не полагайся на меня.
— Но в трансах все же вам нет равных, — подкалывает его Алёна.
И впервые за всю сегодняшнюю встречу он улыбается. Сначала слегка, а потом все шире и шире.
— Это правда, — совершенно нескромно соглашается он. — Но на изучение трансов у меня ушли годы, как и на всевозможные способы погружения в чужое сознание. А исчезновение твоей мамы…
Он делает паузу, улыбка на его лице гаснет, и его голос звучит твердо и без тени иронии, когда он говорит:
— Здесь все не так просто, Алёна.
Он говорит:
— Мне хочется верить, что она жива, и я верю в это.
Он подчеркивает:
— Но, пойми меня правильно, я не даю тебе никакой надежды.
Алёна тупо кивает, понурив голову.
Правильно. Зачем уверять ее в том, что может оказаться ложью. Он ведет себя правильно, напоминает она себе. Он поступает так, как и следует поступать старому другу семьи. Он же ведь друг ее семьи? В некотором роде, пожалуй, да. Потому что он так часто упоминает ее родителей, что ей просто не верится, что он возится с ней сугубо ради научного интереса.
— Иногда достаточно того, что ты не один на что-то надеешься. Это помогает не поверить в то, что сходишь с ума.
Он ничего не говорит в ответ на это, но почему-то Алёна уверена, что они друг друга понимают. Она отходит к рюкзаку, поднимает куртку, грудой сваленную сверху, и замечает, что почти не ощущает холода. Наверное, с каждым днем становится все теплее, думает она. Или же она так сильно вымоталась, что весенняя холодная погода перестает иметь какое-либо значение.
— До встречи через неделю, — глухо произносит Владыка.
Пока она влезает в куртку, застегивает ее и надевает рюкзак, он куда-то исчезает. Алёна оборачивается вокруг себя, но нигде нет и следа Владыки.
— До встречи, — все равно зачем-то произносит она себе под нос и медленно бредет по дорожке между озерами-близнецами, наблюдая за садящимся солнцем.
До заката еще есть время, поэтому она не торопится, но каждый раз, как взгляд падает на поразительно спокойную легкую гладь, ей в голову приходит мысль, что ночью здесь должно быть пугающе.
Не так пугающе, как в детских страшилках, а по-настоящему страшно. Даже жутко.