Я искал следы трагедии, ставшей более печальной, чем любая из увековеченных тут смертей: Джейкоб Ферман умер не от старости, не от несчастного случая, не от глупого приступа болезни и не в силу какого-либо недостатка своего характера, но, как ребенок в подвергшемся бомбежке городе, был надменно выхвачен из жизни в результате конфликта, не им рожденного.
За десять дней трава настойчиво следующая своим жизненным правилам, конечно, уже выпрямилась, но не до конца, и этого оказалось достаточно, чтобы я обнаружил, что в лощину, под прикрытие ив, тут проволокли некий предмет. В лощине Намир тщательно замел свои следы: его усилия вполне могли бы обмануть лишенный наблюдательности глаз служителей кладбища. Но не мой глаз. На этой, всегда находящейся в тени земле, дерн был тонким и мшистым. Намир завернул часть дерна и разбросал лишнюю почву. Для обеспечения качественной маскировки ему явно не хватило старания: я очень легко обнаружил границы потревоженного дернового слоя.
Стоя на коленях в неприветливой темноте, я взглянул сквозь толщу десяти дней и увидел тот памятный, насквозь дождливый день. Ферман сказал: "Солнце встало сегодня где-то далеко от нас". Не многим бы такое пришло в голову. И ни один человек не поехал бы на кладбище в такой проливающий слезы день. Кроме этого старика. Он поехал. Он стоял здесь под дождем, искал в нем какое-то свое, невинное утешение, и тут эта тварь напала на него.
Я проткнул большим пальцем почву с легкостью -- там, где должна находиться сеть из корней травы, была пуста. И тут позади меня... ох, до восхода луны было все еще далеко... позади меня раздался голос Намира:
-- Он там. Вам незачем портить мое произведение.
Он стоял на возвышенности, скот-убийца с лицом Фермана и искрами нашего голубого ночного свечения в глазах. Вы говорили мне, Дрозма, что он безнадежно болен. Он и казался таким, широкоплечий, с поджатыми губами, с наклоненной головой. Но я думаю, что болезнь тех, кто пребывает во зле, становится чем-то б[ac]ольшим, нежели болезнь. Я думаю, они любят ее, как жертва героина любит свою беду. Как иначе объяснить столь огромное число преступников? Как объяснить неиссякаемое упорство фанатика, попавшего в плен одной идеи, и гору трупов вокруг Гитлера? Это же не просто истерия, когда ведьмы прошлых веков хвастались связью с дьяволом.
Даже в позе его было нечто тигриное. Но тигр не виноват, он просто голоден или его одолевает любопытство к проявлениям более мелкой жизни.
Я сказал:
-- Не потрудитесь ли объяснить мне, чем вы оправдываете себя?
-- Оправдываю себя? Вовсе нет.
-- Объясните!
-- Только не Наблюдателю. Когда-нибудь, в будущем, прославят то, что я делаю.
-- У вас нет будущего. Но есть еще выбор.
-- Я сам делаю свой выбор.-- В его руке появился нож с длинным лезвием.-- Иногда с помощью вот этого.
Он не заметил, что, поднимаясь с могилы Фермана, я прихватил круглый камень.
-- Так вот как умер Ферман...
-- Да, Элмис, все просто -- смерть после захудалой полужизни обычного представителя его племени.
-- И у него не было шансов защититься?
-- А у него они должны были быть?.. Ну, Элмис, он даже улыбался. Он сказал: "Почему вы делаете это? Ведь я не причинил вам никакого вреда!" Видите?.. Он просто не мог осознать своим ничтожным умишком, что к его жизни можно относиться как к чему-то не имеющего никакого значения. Он сказал: "Что за шутки?" И протянул руку за ножом, как будто он был непослушным мальчишкой... Я! Потом он увидел, что его лицо стало моим, и это озадачило его. Он сказал: "Разве у человека есть другое я? Это мне снится". И я оборвал его сон. А теперь и ваш!
-- И вас не волнует, что траву вокруг меня зальет оранжевая кровь?
-- Нет. А почему вас это волнует? Даже если они найдут вас вовремя и успеют вскрыть, вы отправитель на третью страницу, как только объявится новый сексуальный маньяк.
-- Вы отчаянный малый, Намир. За моими плечами тридцать тысяч лет на Земле, на моей планете Земле.
-- Ну так защищайтесь, с вашими тридцатью тысячами!
Он бросился вниз по склону, спотыкаясь и вздыхая, как будто предстоящее причиняло ему страдания. Мой камень ударил его в щеку, обнажил под искусственной плотью настоящую черепную кость, ошеломил его и сбил с ног. Нож отлетел в темноту ночи. Намир однако тут же вскочил на ноги, кинулся на меня и мы вцепились друг другу в горло. Его глаза впились в мои глаза, как если бы он был влюблен в меня. Но в мысль о моей смерти он был влюблен еще больше. Я оторвал его руки от моего дыхательного горла и стиснул его плечи, прижав точки, прижав точки, расположенные выше подключичных нервных узлов. Для марсианина это очень болезненный прием, но Намир выдержал.
Мы толкались и мяли друг друга в течение бесконечно долгого времени. Впрочем, это были всего лишь какие-то секунды, потому что, когда все кончилось, луна еще не взошла.
Я услышал его хрип: "Сдаешься, Элмис? Теперь сдаешься? А позже, когда я загнал его к потревоженному мху на могиле Фермана, он, словно ощутив тень собственной смерти, вдруг подавился словами: "Я стар... Но у меня есть сын..." Он ощутил ненадежность почвы и поднял колено, намереваясь ударить меня, но я уже ожидал этого. Я подсек его опорную ногу, и он повалился наконец на мягкую землю. Его руки превратились в соломинки, и вместе с телом прекратил сопротивление он сам. Только простонал:
-- Я один из многих. Мы будем жить всегда.
Я нашел нож и сунул его за пояс.
-- Выбор все еще есть. Госпиталь в Старом Городе или вот это.-Я показал ему гранату.-- У меня есть еще одна. Или у вас имеется собственная и вы предпочли бы ее?
-- Нет, сопливый кузен ангелов... У меня нет ни одной.
-- А где же вы использовали свою?
-- В Кашмире.-- Он бесцельно шарил рукой в траве, в его глазах жило голубое пламя памяти и немного смеха.-- Около ста лет назад... Хотите послушать.
-- Я должен послушать.
-- Да-да, ваш драгоценный долг... Экое тщеславие! Ладно, был там у меня маленький чудак с замашками будды. Почти как Анжело. Некоторое время я учил его, но он бросил меня. Из него мог бы получиться еще один -- и неплохой -- Будда. Мне пришлось избавиться от него. Он уже начинал проповедовать, понимаете? Мне не хотелось, чтобы его тело превратилось в священную реликвию, поэтому я применил гранату. Таким образом, Элмис, он остался всего лишь смутно вспоминаемым дьяволом в двух или трех неграмотных деревнях. Мир, говорил он. Увеличивать внутренний свет прославлением света других... Отвратительная чушь! Вы узнаете стиль? А он был всего лишь начинающим. Он любил цитировать последние слова Гаутамы<$FГаутама Сиддхартха (623-544 гг. до н.э.) -- основатель буддизма.>, а другие дураки принимались слушать. "Кто бы ни был, Ананда, сейчас или после моего ухода, будет для него его собственный огонь, его собственное пристанище, и не будет поисков нового пристанища, с этого времени да будут последователи моей правды и пойдут они правильной стезей..." И так далее, и так далее, с небольшими собственными добавлениями.
-- И за это вы нашли необходимым его уничтожить?
-- Да, мне предоставилась честь задавить в зародыше по крайней мере одну нудную религию. Я, впрочем, его любил. Он был совсем как Анжело... Кстати, когда я покинул дом, следуя за вами, Анжело как раз отправился в южный конец Калюмет-стрит...
-- Что-что?!
-- Южный конец. Война, знаете ли.-- Он улыбнулся мне, не глядя на гранату.-- "Индейцы" сегодня ночью схватятся со "стервятниками". Анжело и Билли... Он совсем мальчик, Билли.
Он отвел в сторону глаза, но я успел заметить в их глубине маленькую толику лукавства, и это стало еще одним доказательством того, что мои подозрения относительно Билли Келла, кажется, недалеки от истины.
-- У них был стратегический совет,-- продолжал Намир.-- Я кое-что подслушал. У Анжело есть здравые мысли. Особенно мне понравилась его идея, касающаяся использования крыш. "Стервятники" займут крыши вдоль Лоуэлл-стрит, по которой "индейцы" пойдут к месту своего сбора на Квайэ-лейн. Думаю, обе армии будут использовать приспособления, которые они называют "шпокалками". Вместо пуль "шпокалки" стреляют двадцатицентовыми гвоздями и представляют собой вариант арбалета. Лучше всего вам было бы видно с угла Лоуэлл-стрит и Квайэ-лейн, если, конечно, все не закончится еще до того, как вы туда доберетесь... Не позволяйте мне задерживать вас! -- Он насмехался надо мной, но многое в его словах могло оказаться истиной.-- Ах да, выбор!.. Элмис, если бы вы могли посмотреть на себя со стороны! Неужели вы и вправду думаете, что можете уничтожить меня?