-- Там, наверно, был бело-голубой свет, льющийся неизвестно откуда, а ваши голоса отражались эхом от влажных скал...
-- О!.. Вы понимаете! Ну, и однажды мы решили, что наконец перешагнем определенным образом и окажемся в... название страны было Гоялантис... окажемся там и пробудем столько, сколько захотим. Конечно, для остальных все выглядело так, будто мы по-прежнему в этом мире. Необходимая условность. Мы жалели всех этих бедняг, потому что они смотрели на нас -- даже заставляли нас умываться, причесываться, есть овсяную кашу и не чертыхаться! -- и думали, что мы с ними, тогда как, видит Бог, нас вообще не было. И мы так и остались там... Я на самом деле не помню никакой церемонии возврата. Думаю, мы никогда и не заботились о возвращении.-- Она открыла глаза. Они были полны слез.-- Ваши руки не изменились. Сыграйте мне.
Мелочи жизни... Я сыграл один из сентиментальных ноктюрнов Филда<$FФилд Джон (1782-1837) -- ирландский пианист, педагог, композитор. С 1802 года жил в России. Создатель жанра фортепьянного ноктюрна и изящного поэтического стиля пианизма.>, который мне случилось вспомнить, потому что за окнами стоял теплый мартовский вечер. А потом была Первая прелюдия Шопена, потому что в среду Шэрон научила меня, как ее можно исполнять. Шэрон смотрела на меня, но видела Гоялантис. Впрочем, она его никогда и не покидала. И хотя в Гоялантисе бывали цветные туманы, его воздух мог быть чистым, и чисты были линзы, с помощью которых можно было наблюдать за этим, другим миром, и мир этот не был исключителен во владении особым зрением, тем, что мы любим называть правдой.
А потом Шэрон сказала:
-- Я не ошиблась.
-- В чем, дорогая?
-- В вас. понимаете, я никогда не верила, что вы умерли. Я категорически отказалась верить в тот самый момент, когда мне сказали о вашей смерти. Я продолжала отрицать ее, хотя поняла, что не могу говорить о вас даже с мамой Софией. И "Вальдштейн" на концерте... Это было для вас. Знаете, они не хотели, чтобы я включила его в программу... Даже маме Софии не нравилось, что он пойдет сразу за сюитой Карра. Но он должен был быть там. Я знала это еще три года назад, когда начала серьезно работать над ним... -- И тут она очень тихо, так, что я едва расслышал ее слова сквозь лениво взятый мною аккорд, сказала: -- Вы хотите, чтобы я увиделась с ним?
-- Только если ты этого хочешь.
-- Я так боюсь, Бен.
-- Тогда обождем. Но он не ушел из Гоялантиса.
-- Вы знаете это?
-- Почти.
-- Но может быть, ему следовало уйти? Эта страна хороша для меня. Я живу грезами. и теперь они начинают отплачивать мне за это, благослови их Господь. Но Анжело?.. Вы сказали, он пытается заниматься музыкой?
-- Ужасно. Он сражается с нею. Примерно так.-- Я исковеркал несколько тактов Восьмой инвенции, как это дела Абрахам. (Шэрон поморщилась.) -- затем возвращается к началу и играет снова... точно так же, du lieber Gott!<$Fdu lieber Gott! -- милостивый Господи! (нем.)>
-- Это не поможет,-- сказала Шэрон.-- Думаете, он стремится к тому, что ему неподвластно?
-- Ребенок, обе руки у которого заняты тортом, тянется за изюмом и роняет торт... Впрочем, ты оценишь его стремления лучше, чем я.
Она рассмеялась, но это был невеселый смех.
-- Время от времени вы кажется порядочным злючкой.-- Она перестала смеяться.-- О, знаете, я увижусь с ним... скоро. Женское любопытство...
-- Меня устроит женское любопытство.
Я ушел, так как знал, что у Шэрон был очень тяжелый день. Общественность добилась, чтобы выступление в филармонии назначили на апрель. Это был первый плод триумфального дебюта Шэрон. Но время для созревания этого плода осталось совсем немного. Она собиралась исполнить "Симфонические вариации" Франка и призналась мне, что до сих пор выучила только три четверти произведения. Ее не беспокоило это или...
Дверь моей квартиры оказалась запертой. Но я оставил замок незакрытым -- на случай, если Абрахам явится, пока я отсутствую... Я смеялся над собой подобную надежду, однако заставил себя поступить именно так. Теперь пришлось побеспокоиться насчет ключа.
Когда я открыл дверь, свет в комнате оказался выключенным. В темноте красный огонек его сигары. Двигался на ощупь, он едва не опрокинул лампу, а когда я отыскал на стене выключатель, беспомощно рассмеялся.
-- Грациозность -- великая штука! -- сказал он и, попытавшись поправить лампу уронил сигарету.
Пришлось нам немного прибраться. Он выглядел пристыженным и испуганным, но был рад меня видеть.
-- Блудный сын вернулся,-- сказал он.-- Слегка ожегшись.
-- Ты думаешь, я обижен?
-- У вас есть на это право.
-- Нет. Выдерживал и не такое.
Я смешал мою "двойную гранату": на три пальца брэнди и на один -- яблочной водки. Этот коктейль никому не нравится, но если вы чувствуете себя скверно, вы понравитесь ему.
Абрахам задохнулся и, переведя дух, прокомментировал:
-- И они еще беспокоятся о расщепление атома!
-- Повторишь?
-- Как только выну из горла горелое мясо, не раньше...
-- Я читал в газете об Уолкере.
Он содрогнулся, но не от выпивки.
-- Что пишут?
-- Цитирую Макса... "нервное расстройство от переутомления"...
-- И все?
-- Сказано, что речь его была бессвязной.
-- Неправда, Бен. Я был там.
-- Уилл... Уилл Майсел. Привыкай к этому имени. Может оказаться существенным.
-- Извините. Я постараюсь. Я думал о вас по-другому.
Я сочинил еще один, более мягкий напиток.
-- Выпей-ка не торопясь. Это жидкость для промывания обожженных мест.
Он смотрел с ужасом и не мог вымолвить ни слова. Но его юное лицо уже не казалось полем сражения, каким оно представлялось утром. Теперь это было лицо пробуждающегося от долгого сна человека. Впереди его ждал тяжелый и несущий с собой смертельную опасность день, но спящий наконец просыпался.
-- Эйб, я, пожалуй, изложу вкратце, что мне известно, и о чем я догадываюсь. Если я в чем-нибудь ошибусь, ты меня прервешь, хорошо?
Он с благодарностью кивнул, и я начал:
-- Дэниел Уолкер является... являлся человеком, подверженным большим эмоциональным перепадам. Он не мог попросту порвать с Партией органического единства. Уж если у него появилась причина не любить ее, он должен был в своей нелюбви дойти до ненависти. А всего вероятней, вместе с партией он возненавидел и весь мир. Назовем его маниакально-депрессивным типом, просто так, в качестве ярлыка... Для Дэниела Уолкера в жизни нет полутонов -либо все черное, либо все белое. Вчера я дважды побывал в офисе партии. Уолкер сказал мне нечто такое, что было признано ошибочным уже к моему второму визиту. Келлер за это его отчитал. Дух Уолкера метнулся в другую сторону. За такую добросовестную службу -- удар по зубам...
-- Билл? Его отчитал Билл?
-- Да. Поговорил с ним по телефону. Потом, уже по пути к выходу довелось встретить Уолкера после этого разговора. Он был словно из-за угла мешком трахнутый. Дальше... Прошлым вечером обиженный судьбою Уолкер и пьяный в стельку доктор Ходдинг о чем-то совещались. Я сам видел их среди милых игрушечных солдатиков, у Макса. Затем Уолкер оказался в лаборатории Ходдинга и взял там...
Я замолк, потому что загорелое лицо Абрахама стало белее свежевыпавшего снега. Он чуть не выронил стакан из рук.
-- Я могу только догадываться,-- сказал я.-- Это новый вирус?
Ему удалось-таки поставить стакан на пол.
-- Новый, прошептал он.-- Может распространяться через воздух.-Он справился с голосом, но зачастил: -- Неограниченная жизнеспособность, и никаких защитных механизмов в человеческом... нет-нет!.. в организме любого млекопитающего... Все это бормотал доктор Ходдинг, когда... ну, когда мистер Николас дал ему снотворное... Это уже после вашего ухода... Но, бедняга, он не полностью отключился, начал бормотать и метаться по кровати... уже после того, как мистер Николас ушел наверх и оставил меня с ним. Любое млекопитающее -это не только мы, Бен... Уилл... это все. Средство распространения тоже... какая-то мерзость, похожая на пыльцу... зеленая...