-- Мне необходимо увидеть Эйба Брауна.
Значит, они все-таки следили за ними ночью. Следили, но пока ничего не предприняли. Пока еще. По-видимому, были слишком заняты. По-видимому, полиция после смерти Дэниела Уолкера не оставила им свободного времени. Говорят, нью-йоркская полиция за последние тринадцать или четырнадцать лет стала невероятно честной.
-- Зачем, Мириам?
-- Зачем! -- Ее изящный плечи дернулись.-- После всего! Мы же помолвлены. И вы это знаете. Я могла бы спросить, какое вам дело до всего этого...
-- Он пришел ко мне. Так что это стало моим делом.
-- Вот как! Но он совершеннолетний. И его дело -- дело партии.
Это была уже открытая война. Я сказал:
-- Я все еще хочу знать -- зачем?
-- Вы не член партии. Какое вы имеете право знать?
-- Он тоже не член партии.-- Я говорил достаточно громко, чтобы мой голос проник сквозь тонкую дверь.
-- Не нужно кричать.-- Она продемонстрировала белки своих глаз.-- Это ничего не даст, мистер Майсел. Не будьте так упрямы.
-- Ладно. Входите. Но не откажите в любезности дать мне возможность заглянуть в вашу сумочку.
-- В мою... сумочку?
Вот тут я понял, что она чуть-чуть пользуется румянами: когда кровь отхлынула от ее щек, на них проявились маленькие нездоровые розочки. Ее правая рука рванулась к голубой сумке, но не успела даже открыть защелку: на ней уже лежала моя рука. Если бы Мириам закричала, я оказался бы в щекотливом положении. Но я был уверен, что она не станет кричать, и оказался прав. Она выпустила из руки сумку и отшатнулась, коснувшись пальцами своего великолепного рта.
Я еще раз оказался прав. Он лежал в сумочке. Двадцать второй калибр, похож на игрушку, но вполне серьезная штучка. Как бы там ни было, а я такие штучки ненавижу. Я проверил предохранитель, опустил оружие в карман, а сумочку вернул владелице.
-- Я ношу его для защиты,-- сказала она, и в голосе зазвучали терерь печальные нотки.-- Приходится бывать везде... иногда в сомнительных местах.-- В печали появилось чувство собственного достоинства.-- У меня есть разрешение на его ношение. Могу вам показать. Оно здесь... где-то.
Пока она рылась в сумочке, слезы не удержались в глазах и докатились до уголков ее рта. По-видимому, они появились непреднамеренно. Потому, что она шмыгнула носом, ее маленький язычок метнулся к уголку рта, а руки все еще суетились внутри сумочки.
-- Вы не должны быть такими чертовски придирчивым...
-- Оставьте в покое разрешение,-- сказал я.-- Я верну вам артиллерию, когда вы уйдете.-- Я пару раз стукнул кулаком по звонку и с шумом повернул в замке ключ.-- Войдете? -- И невежливо прошел впереди дамы.
Шэрон с ногами сидела в кресле у окна. Абрахам по крайней мере точно не слышал наших голосов за дверью. Он расположился на полу около нее, полный спокойствия и даже какой-то сонный, и, по-видимому, его ничто на свете не интересовало, кроме руки Шэрон, нежно перебирающей его волосы. Шэрон улыбнулась и пробормотала:
-- Знала, что это вы, потому и не вставала. Мы заговорили друг друга до полусмерти, и...
Тут из-за моей спины возникла Мириам и сказала:
-- Ох!
Я махнул рукой -- этакий туманный человеческий жест, которым я хотел объяснить, что ее появление -- не моя вина. Абрахам услышал восклицание Мириам и, открыв глаза, остолбенел. Когда же он все-таки поднялся, Шэрон взяла его за руку, и я заметил, что он ничего не имел против этого. Шэрон была полна решимости, но внешне невозмутима. Как невозмутим хороший артиллерист, готовящийся к решающей битве.
Мириам, вероятно, еще никогда не выглядела более привлекательной, чем сейчас. Она уже выиграла одну битву, битву с собственными слезами: они теперь стояли в глазах, но не скатывались по щекам. Голубые брюки с изысканной отделкой, белый меховой жакет, какая-то крохотная искорка на шляпке, великолепие белых волос -- перед нами стояла кроткая, очаровательная, глубоко обиженная девушка.
-- Полагаю, мисс Дэйн? -- сказала безучастно Шэрон.
Мириам пыталась отделаться от нее одним пренебрежительным взглядом.
-- Эйб, у меня нет никакого желания мешать чему бы то ни было, но тебя хочет видеть Билл Келлер. Я имею в виду -немедленно.
-- Извини.-- Абрахам говорил ровно, болезненно ощущая свои слова, но полностью спокойный в душе. (Я знал это.) -- Мне не хочется видеть его.
-- Как?!
-- Извини, Мириам. Именно так.
Я бессильно прислонился к стене, старик, который может заняться своими делами. Все закончится, как сказал Абрахам. Предстоящие минуты вряд ли будут приятными, но в помощи мальчик явно не нуждался.
-- Если увидишь Билла, можешь с таким же успехом передать это и ему. Я не вернусь туда, Мириам, и больше не стану встречаться ни с кем из них.
Не думаю, что Мириам была готова к чему-либо подобному. Она явилась, рассчитывая найти смущенного, легко поддающегося нажиму мальчика. Она уставилась на свои руки, покраснела, побледнела. Она изо всех сил стремилась скрыть предчувствие поражения и растущую панику, которая, я чувствовал, была мало связана с ее отношением е Абрахаму. После нескольких фальстартов она сказала ласково:
Эйб, на свете существует еще и такая вещь как верность.
Или ты не знаешь?
Абрахам кивнул:
-- Да, они будут думать обо мне как о мерзавце. И Билл, и мистер Николас, и остальные. Все в порядке. Я и сам думаю так, но свою верность я подарил тому, кому -- и я должен был бы знать это -она гораздо нужнее. Я не вернусь к ним, Мириам.
-- Существуют и другие верности, мисс Дэйн,-- сказала Шэрон.-Вашего лидера Джозефа Макса я бы тоже назвала неверным по отношению к своим парням.
Я не думал, что Мириам сможет долго делать вид, будто не замечает Шэрон. Но надо отдать ей должное -- она старалась. Она посмотрела на Абрахама, потом на кольцо на своей левой руке и прошептал:
-- И даже ко мне ты не вернешься?
-- Люди меняются,-- сказала Шэрон.
Но и после этой реплики Мириам не взглянула на нее. Зато заговорил Абрахам, и его слова казались ответом на реплику Шэрон.
-- Доктор Ходдинг был уже сломлен, когда партия купила его,-сказал Абрахам.-- Не так ли, Мириам? Больной, сбежавший от действительности в пьяный бред, потому что даже та работа, которую он выполнял в "Фонде Уэльса", пугала его, пугала несмотря ни на что. Скажи мне, Мириам: почему организация, которой полагалось быть открыто зарегистрированной политической партией, субсидировала работы по изобретению нового заболевания?
-- Ложь! Это невозможно, Эйб!
-- Это то, что случилось.-- Абрахам покачал головой. Боль плескалась в глубоких тенях его глаз, боль и, может быть, намек на сомнение.-- Ты же была там, на крыше, Мириам. Ты же сама сказала мне однажды, что в партии не случается ничего, о чем бы тебе не становилось известно.
-- Ты не понял. Мы не знали, что Ходдинг был...
-- Не знали!
-- Да, не знали. Он... Я могла бы сказать тебе... Ладно, я скажу, хотя и не имею на это права.
Шэрон вдруг посмотрела не свою свободную руку и обнаружила, что та сжата в кулак. Шэрон осторожно расслабила ее и проговорила:
-- Да-да, скажите.
Мириам по-прежнему ухитрялась не замечать ее.
-- Эйб! Макс только сейчас понял, кем в действительности был Ходдинг, только сегодня утром. Именно поэтому ты должен вернуться. Николас говорит, ты оставался с Ходдингом тет-а-тет, слышал что-то из его бреда. Макс должен повидаться с тобой, услышать все прямо от тебя... Мне кажется, ты очень многим нам обязан. А Билл Келлер болен, Эйб. Он потерял самообладание. Мы все спали, никто из нас, а Билл болен, он не владеет собой, не перестает спрашивать о тебе...
Она так же хорошо, как и я, видела, что он заколебался. Но, по-видимому, она не видела руки Шэрон, а рука говорила больше, чем я мог бы сказать любыми словами.
-- Но Билл же никогда не болел...
-- Тем не менее он болен! Я как раз пришла от него. О, Эйб, он же так много сделал для тебя... Да никто и не просит тебя браться за какую-нибудь партийную работу. Просто приди и повидайся с ним, поговори. В конце концов он никогда раньше не просил тебя ни о какой помощи...