Дрозма, я часто вспоминаю вашего прадедушку, думаю о том, как он собирал и переписывал рукописи своего прадедушки, знавшего Древнюю Грецию, и это поистине было тогда, когда солнце находилось в зените. Те рукописи могли бы быть опубликованы, если Союз когда-либо станет возможен. Этим днем я старался представить себе Союз, но это видение заслонялось другой картиной -- изящной маленькой пробиркой, наполненной зеленым порошком.
Я смотрел на Абрахама, с удобством растянувшегося на земле и положившего голову на колени Шэрон. Он сказал:
-- Уилл, я начинаю уверять себя, что это вовсе не обязательно должно случиться. Ведь существует и счастливый исход, правда?
-- Исход...
-- Да-да, ведь изобретение Ходдинга вполне может оказаться и не таким могущественным, как ему предоставляется. Возможно, оно и не так легко распространяется и не так живуче за пределами лаборатории. Или, скажем, пробирка упала в реку и, не разбившись была унесена в море.
-- В бреду Ходдинг ничего не упоминал об инкубационном периоде?
Я задал этот вопрос, вовсе не желая услышать ответ.
-- Нет, я не слышал, -- сказал он и вновь окунулся в надежду: -Вдруг ее унесло в море... Но ведь пробка когда-нибудь выскочит и...-- Надежда умерла.-- Боже, что будет? Жизнь морских млекопитающих... Рано или поздно это вернется назад, на...
-- Не вернется, -- сказала Шэрон и положила ладонь ему на глаза.
-- Ладно, этого не случится,-- согласился с нею Абрахам.-- что касается сегодняшнего дня, этого не случится.
Шэрон наклонилась так, что ее волосы коснулись его лица, и прошептала ему какие-то слова, не предназначенные для моих ушей. Нет сомнения, что-то произошло в течение часа, когда они, оставив меня в созерцании, весьма смахивающем на человеческую дремоту, гуляли по лесу. Когда цивилизация выпускает их из своих когтей, они становятся очень нежными, нормальными детьми. К тому же, способность общаться без слов весьма пригодится им, если окажется, что впереди у них целая жизнь, а не оставшиеся до мировой катастрофы несколько прекрасных мгновений. Мне кажется, мысли Абрахама следовали тем же путем, что и мои, потому что он вдруг сказал:
--Уилл, если допустить, что с той штукой, которую бросил Уолкер, ничего не случилось... если допустить, что впереди у каждого из нас еще лет сорок-пятьдесят... Так вот, как насчет моих сорока-пятидесяти? Я имею в виду работу. У нашей голубоглазой леди таких проблем нет: она уже знает, чем ей заняться. И мне кажется, подобных проблем нет у большинства людей: некоторые имеют полную ясность относительного своего призвания, подавляющее же большинство думают о работе как о неизбежной неприятности, как о чем-то, с чем им не по дороге, но приходится играть в эту игру, если уж не удалось открутиться от нее вообще... Мне это не подходит, если у меня и есть призвание то, черт возьми, складывается впечатление, будто меня зовет с собой сразу сотни голосов. Локомотив без рельсов... Вы как-то говорили мне, что брались за многое, что пытались заниматься самыми различными вещами. Хоть когда-нибудь вам попадалось дело, которым действительно хотелось бы заниматься? Дело, по сравнению с которым все остальное выглядело всего лишь прологом?
Ответ был утвердительным, но я не мог сказать коротко. Заставив себя вернуться в систему человеческих намеков -- и опрометчиво,-- я заявил:
-- Мне нечего предложить, кроме изъеденной молью банальности: найди то, что можешь делать лучше всего, и остановись на нем. Поиски могут занять какое-то время. Вот и все.
Он улыбнулся:
-- Да, но как бы моль тут не сломала зубы! Ведь это путь проб и ошибок? И в основном, ошибок?
-- Возможно. В двенадцать ты был озабочен тайнами, в которые мы любим погружаться, распутывая узелок, именуемый этикой.-- Да.-Он долго смотрел на меня, и его темные глаза подернулись дымкой.-- Да, мне это нравилось.
-- И?..
-- Да, нравится и сейчас. Вот только узна[ac]ю все дольше, а понимаю все меньше.-- Через какое-то время ты отработаешь метод, называемый синтезом, который тебя удовлетворит. Годам к тридцати, если тебе улыбнется удача.
-- А если перевести озабоченность этикой в более привычные термины?
-- Учить. Писать. Проповедовать. Действовать, хотя действие всегда опасно.
-- Всегда ли? -- сказала Шэрон.
-- Всегда! Разве только сможешь отвести возможные последствия на достаточно приличную дистанцию. Иногда это возможно. А если не сможешь, то жди ответных, испытанных временем действий... В общем, в любом случае -- страдание, так как обыватель всегда заявит: стало еще хуже.
-- Не знаю,-- сказал Абрахам,-- думал ли я когда-либо, что у меня достаточно знаний, чтобы действовать.
-- А если нет, то всю свою жизнь учись и иногда говори, коли уверен, что тебе есть что сказать.
Он усмехнулся и бросил в меня горсть сосновых иголок. Шэрон сжала руками его голову и без особой игривости помотала ее из стороны в сторону.
-- Я бы хотела пригласить тебя сегодня вечером ко мне. Ты еще не встречался с мамой Софией.-- Я видел ее лицо, а он нет. Она думала не только о "маме Софии", но и о рояле.-- Эйб, сколько времени прошло с тех пор, как ты что-нибудь нарисовал?
Он заколебался, насупился, и она принялась пальцем разглаживать его брови. -- Совсем немного, Шэрон.
-- Может быть,-- предложил я,-- это недостаточно хорошо сочетается с озабоченностью этикой?
-- Может быть.-- Он был удивлен и заинтересован.-- Можно проповедовать с помощью масляных красок, но...
-- Разве? -- сказала Шэрон.-- Пропаганда -- плохое искусство.
-- А ты не думала о языке музыки?
-- Нет. В музыке такой проблемы просто не существует. Вряд ли вы начнете искать в музыке пропаганду. Разве что ваша голова совсем протухла.
-- Да. Но в живописи... Ну, Домье, Гойя, Хогарт...
-- Они живы,-- сказала Шэрон,-- потому что они были прекрасными художниками. И даже если бы их социальные идеи оказались не слишком популярными в двадцатом веке, их произведения от этого не изменились бы. Челлини был мерзавец. Благочестие Блейка и Эль Греко практически не встречается в наше время. А их произведения живут.
-- Думаю, ты права,-- сказал Абрахам, немного помолчав.-- Думаю, Уилл тоже прав. Живопись -- не лучшее занятие для испорченного моралиста, выпущенного из исправительной школы.
Шэрон вздрогнула и стиснула пальцы, но Абрахам по-прежнему улыбался. Мне показалось, я понял то, чего не поняла она. Я сказал:
-- Эйб, впервые слышу, как ты говоришь о прошлом без горечи.
Он повернул голову и почти весело взглянул на свою возлюбленную. Мне показалось, что этим взглядом он пытался напомнить ей о каких-то словах, которые по-видимому, были сказаны раньше.
-- Думаю, у меня больше нет горечи, Уилл.
-- И даже по поводу доктора Ходдинга и людей, купивших его?
-- Прыгнул на колесо,-- пробормотал Абрахам. Словно почувствовав, что Шэрон в этот момент нуждается в защите, он спрятал ее голову у себя под мышкой и принялся целовать ее волосы.
-- Ну, теперь мальчик стал буддистом<$FБуддизм принято разделять на три течения, называемые "колесницами".>,-- сказала Шэрон.
-- Конечно, Буддистом, даосистом, конфуционистом, магометанином...
-- Момент! За двумя зайцами погонишься -- ни одного...
-- Ха! Магометанином, христианином, сократистом, индуистом...
-- О'кей. Тяжело девушке спорить в воскресный день, и все же я заявляю...
-- Ты привыкнешь к этому,-- сказал Абрахам.-- Мы обходимся без масок. Это означает, что тебе придется снимать туфли, когда ты будешь проходить через дом, чтобы добраться до священного дерева на заднем дворе.
Я сказал:
-- Ты забыл митру<$FМитра -- древний индоиранский бог дневного света, покровитель мирных, доброжелательных отношений между людьми.>.
-- Вход для лавочников,-- отозвался Абрахам.-- Не забудем и греческий Пантеон, который может пользоваться парадным входом в любое время.-- Он показал мне язык, ненамного выросший за прошедшие годы.-- Синкретизм<$FСинкретизм -- смешение разнородных элементов.> все еще в Северном Джерси! Уилл, наша бутылка жива?